Сохрани европейцы нефтяную индексацию, то сейчас они бы платили $300 и даже меньше за тысячу кубометров газа, пишет эксперт. Нынешняя турбулентность газового рынка — во многом и заслуга, и беда самой Европы. Подробности об этом и о «магии Газпрома» для Европы — в статье.
// inosmi.ru
в газовой промышленности традиционной была очень глубокая интеграция интересов поставщиков и покупателей, а не простая продажа газа на рынке в моменте. В результате такой коммерческой диффузии европейские компании получили гарантированные объемы газа с севера Сибири, австрийские и немецкие компании приступили к добыче газа в святая святых — под Новым Уренгоем, а «Газпром» стал партнером во внутриевропейских системах газопроводов и вышел на конечный рынок Европы через своих трейдеров.
Похожая система сотрудничества сложилась не только по газовой оси Восток — Запад, но и для реализации крупных газопроводных и СПГ-проектов в других регионах мира. В большинстве случаев крупный инфраструктурный проект по-прежнему требует многостороннего участия и гарантий сбыта в форме долгосрочных соглашений.
Когда в 2008 году нефтяные цены выросли до небывалых $140 за баррель, подняв стоимость российского газа до $500 за тысячу кубометров, Европа перешла к конкретным действиям. Во-первых, уже с начала 2000-х там стала активно развиваться биржевая торговля газом (в Великобритании ее запустили еще в середине 1990-х). В первые годы газа таким образом продавалось немного, а потому цены на споте в основном были ниже, чем по долгосрочным контрактам.
Из-за этого начиная с 2009 года «Газпром» столкнулся с волной арбитражных разбирательств со своими клиентами — в основном по изменению формулы цены в пользу большой роли газовых биржевых, а не нефтяных цен. Также покупатели пытались снизить уровень take-or-pay (когда клиент не может без штрафов снизить импорт ниже 70-80% от контрактных объемов).
В итоге за следующие десять лет европейцам удалось в значительной степени удалить нефтяную привязку из российских газовых контрактов. Если в 2010 году только в 10-15% контрактов «Газпрома» была некоторая спотовая составляющая, то в конце 2020 года таких контрактов было уже 87%.
Другим рубиконом стал принятый в 2009 году и впоследствии неоднократно модифицированный Третий энергопакет ЕС. Он разделил производителей газа, операторов газопроводов и конечных дистрибьюторов. «Газпром» потерял возможность быть собственником европейских газопроводов, создавая интегрированную цепочку поставок от месторождений в Сибири до домашней газовой колонки, например, в Берлине. Из-за нового законодательства России пришлось отказаться от проекта газопровода «Южный поток», получить проблемы с загрузкой газопровода OPAL (продолжение «Северного потока» в Германии), а теперь — и «Северного потока — 2».
Наконец, последним направлением давления на «Газпром» стали его долгосрочные контракты. Шестилетнее антимонопольное расследование Еврокомиссии вместе с общими тенденциями на рынке вынудили «Газпром» убрать из своих контрактов запрет на реэкспорт газа в третьи страны (хотя такие положения до сих пор действуют во многих СПГ-контрактах по всему миру). Также концерн предоставил покупателям больше возможностей для пересмотра контрактов и начал активно развивать спотовую торговлю газом из России.
Все эти годы «Газпром» не всегда слепо следовал менявшемуся европейскому подходу. Были и газовые кризисы с ближайшими соседями, и кризисы недопоставок (например, в 2014-2015 годах, когда концерн безуспешно боролся с реверсом газа на Украину, снижая поставки европейским клиентам). На рубеже 2000-х и 2010-х цены на газ для стран Восточной Европы и Западной могли отличаться на десятки процентов, что и привело к антимонопольному расследованию. Объяснение, что так работает контрактная формула, не устроило Еврокомиссию.
Когда Третий энергопакет стал угрожать инвестициям «Газпрома» в европейскую газотранспортную инфраструктуру, концерн с разной степенью успеха пытался оспорить эти решения через суды разных инстанций. А когда речь шла о контрактах — последовательно отстаивал свою контрактную модель с клиентами в коммерческих арбитражах. В некоторые моменты компания одновременно участвовала в нескольких десятках таких разбирательств.
Однако в итоге все пришло к тому, что экспортный блок «Газпрома» сегодня и десять лет назад — это две разные компании. Бывшие когда-то основой бизнеса контракты с нефтяной индексацией теперь называются legacy-контрактами даже в презентациях самого концерна. В Западной Европе «Газпром» торгует почти на тех же принципах, что и Норвегия. С тем отличием, что норвежский газ продается в основном по сделкам здесь и сейчас, а газ «Газпрома» — по более длинным форвардным контрактам (цена с поставкой на месяц, на квартал вперед).
Сохрани европейцы нефтяную индексацию, то сейчас они бы платили $300 и даже меньше за тысячу кубометров газа. Но такова плата за либерализацию рынка. Она делает возможными ценовые шоки, и переплата в этом году отчасти сбалансирует экономию прошлого года, когда цены в хабах порой падали до уровня внутрироссийских.
В середине 2010-х это было 200 млрд кубометров, а сегодня, по словам главы «Газпрома» Алексея Миллера, — около 150 млрд кубометров. Это фантастически много — больше, чем вся годовая добыча Норвегии (поставщик газа №2 на европейский рынок) или Австралии (поставщик №1 СПГ на мировые рынки). Таким образом, если такой запас добычных мощностей действительно существует (а есть и другие мнения), то «Газпром» способен в одиночку вытащить Европу из любого энергетического кризиса.
Однако «способен» не равняется «должен». Например, Норвегия в своих спотовых контрактах использует опцион продавца — то есть может без каких-либо санкций не поставлять газ в случае, например, неподходящей ценовой конъюнктуры. Также и «Газпром» юридически не обязан выставлять свои спотовые объемы (все, что выше долгосрочных контрактов) на рынок по любой из причин (потребности внутреннего рынка, проблемы с добычей или вообще без объяснений). Так уж устроена либерализация рынка, которую Европа усиленно проводила все эти годы.
То же самое с транспортными мощностями. Сейчас российский концерн обходит ограничения на использование половины немецкого газопровода OPAL. А мог бы сослаться на европейское регулирование и не обходить, создав тем самым еще больший дефицит и ажиотаж на рынке. Если похожий газовый кризис повторится в будущем, когда будут заблокированы 50% мощностей «Северного потока — 2», то юридически «Газпром» имеет полное право развести руками, не наращивать поставки по альтернативным газопроводам и предложить Европе спасать себя самостоятельно.
Однако в этой справедливой с коммерческой точки зрения логике есть один изъян. Она не учитывает ту самую магию «Газпрома», к которой привыкли старые и лояльные партнеры концерна. Ту магию, которая позволяла «Газпрому» зимой 2018 года две недели подряд обновлять суточные рекорды поставок в Европу, когда на нее обрушился морозный фронт «Зверь с Востока». Были и другие случаи, когда «Газпром» приходил на выручку и поставлял больше, чем должен был по контрактам.
Парадоксальным образом Европа оказалась заложником собственной энергетической политики — в спокойные периоды она ограничивала и реформировала взаимодействие с «Газпромом», а в момент кризиса призывает его наращивать поставки. Но и «Газпром» так и не стал в Европе просто одним из газовых трейдеров — от концерна по-прежнему ждут мощных, влияющих на рынок шагов. Все-таки «Газпром» доминирует в импорте газа в Евросоюз с долей более 40%, а это налагает колоссальную ответственность. И от того, как «Газпром» распорядится своим уникальным положением сейчас, будет зависеть будущее всего российского трубопроводного газа в Европе.