Deem> Разделился весь мир на "они" и "мы",
...
Deem> С кем ты?
Это подростковая логика.
Я с СОБОЙ, и пошел весь мир к черту! А по отношению к другим людям "относись к другому так, как ты бы хотел, что бы он отнесся к тебе" - классическая максима Христа-Канта. Сложна она и не проста -я, например, не отнимаю у другого, право меня убить...
А проблема, IMHO, одна -вот почитайте:
О гордости
<Это о чём?> - спросит зазевавшийся читатель. И это лучше всего подтверждает основную авторскую мысль - гордость уходит из нашего мира. Самый смысл этого слова теряется. Оговоримся и мы, что речь идёт не о качестве характера (типа <Он гордый>), а гордости за кого-то или за что-то. Первое-то давно стало негативной оценкой, и народная мудрость учит <Гордость детям не помеха>. Второе же просто утрачивает смысл. Это вовсе не значит, что в наше время не делается ничего хорошего или доброго. Но всё, что мы делаем или сделали, как-то мало подходит для гордости. Не будешь же, в самом деле, гордиться перед окружающими хорошо сваренным супом, продуктивно проведённым совещанием и удачно заключенной сделкой. А дни нашей жизни теперь проходят в подобных мелочах. Возвращаешься домой, и не можешь вспомнить, что же такого сделал за прошедший день. Конечно, начинаешь понимать, что такие незаметные мелочи и ровная работа нынче гораздо важнее, чем какие-то великие свершения и дикие напряги, достойная жизнь предпочтительней яркого мгновения. Рутинная, негероическая работа стала ключевой. Премии всё чаще вручают не за что-то, а за <большой вклад>. Умом понимаешь, что это важно, но гордиться этим <вкладом> как-то неудобно. Ярче всего эти перемены демонстрирует традиционная арена гордости - война. Чем испокон веку еще гордились мужчины, как не бранными подвигами? Но войны второй половины нашего столетия - это либо секретные операции, о которых нельзя поведать даже внукам, либо локальные конфликты с неясным результатом и множеством неприятных подробностей. И чем дальше, чем яснее это видно. Сирия, Афган, Вьетнам - этим еще можно гордиться, но уже с большими оговорками. Но вот участники событий в Чечне или ударов по Ираку почему-то и вовсе предпочитают отмалчиваться. Кроме того, современное общество убеждено, что всякая работа должна быть адекватно вознаграждена, а вознаграждение отнимает право гордиться - по крайней мере, так считают окружающие. Ты перевыполнил норму в три раза? Гм... А тебе за это заплатили? Ну, так и всё! Ты ж наверняка перевыполнял её ради заработка или повышения. А шабашка, даже самая ударная - тоже никак не предмет гордости. Если же ты вкалывал, но ничего тебе за это не дали, - так это признак твоей собственной беспомощности и даже дурости. А подобными качествами никто никогда не гордился. Особо занятно наблюдать такое отношение в обществе, которое не в состоянии вознаградить огромные куски работы. По идее, сегодня школьные учителя, библиотекари или инженеры (еще, говорят, остались) могли бы гордиться собой и быть уважаемы окружающими за свой практически бескорысный труд, и это поддержало бы их к общему нашему благу. Но мы живём в еще нищем, но уже буржуазном обществе; поэтому они не получают ни денег, ни уважения соответственно.
Мир наступившего почти будущего - горизонтальный мир. Это мир обывателей, мир кухонь и кабинетов. Он не терпит <вертикальных> чувств вроде гордости, любви или презрения; горизонтальному взгляду недоступны ни вершины Духа, ни пропасти Мирового Зла - первые воспринимаются как стена, во вторые проваливаются, не успев заметить. Но исчезновение гордости и уважения - это исчезновение стержня в нас. Нужно было успеть своевременно научиться жить не с гордостью, а с довольством и понять, что симпатия - нормальная замена уважению и любви; а люди одинаково хороши и плохи, и никакие <поводы> этого положения не меняют. Если не успел, трудно не впасть в самоуничижение и общий скепсис.
Конечно, во вселенной остались еще уголки, где свершаются великие дела, где требуется не аккуратность, а смелость и самоотвержение важнее, чем послушание и аккуратность; где чрезвычайные усилия нужны просто чтобы выдержать, выжить. Гордость - весточка из этого мира, чужого, непонятного и страшноватого, напоминание о нём. Это, в конце концов, смешение стилей - точно так же резной стул глупо выглядит в современной спальне или кабинете. Поэтому мы и отторгаем понятие гордости, стремимся пресечь любые поводы для неё. Человек, который пытается гордиться собой и претендует на уважение окружающих, этим окружающим непонятен и неприятен.
Его вежливо, но опускают; он словно бы попал на нескончаемое чаепитие.
Он говорит <Я написал книгу...> или <Когда мы держали перевал...>.
- И хорошо за это платят? - спрашивает один собеседник.
- А мы тут недавно тоже под дождь попали, - говорит другой.
Бороться с этим бесполезно. Конечно, сочетающие душевную силу с наивностью, пытаются переделать мир под себя, опрокинуть его в прошлое. Несколько лет назад вернувшиеся с одного театра военных действий почти превратили торговлю в линию фронта со столкновениями и взрывами. Обстановка давала всем участвующим массу поводов для гордости: даже держать хлебный магазин в таких условиях было геройством. Однако со временем жизнь победила эти чужеродные элементы, которые остались в истории романтичным, но страшным воспоминанием. Еще бессмысленней пытаться достучаться до сердец всяческими увещеваниями. Подобное пытались сделать в конце шестидесятых, усиленно пропагандируя подвиги и победы былой войны. Переубедить <обуржуазившееся> (на свой манер) общество так и не удалось, все эти усилия лишь дискредитировали те победы и подвиги.
Та же судьба, пожалуй, ожидает недавнюю кампанию <Мы исполнили свой долг>. Некоторые вещи должны быть самоочевидны; всякие напоминания или доказательства лишь подвергают их сомнениям. И говорить об этом тем горше, чем меньше в них сомневаешься.
По-видимому, таковы любые поводы для гордости.
Лучше гордиться молча или в кругу понимающих друзей. Или привыкать гордиться не выполненным долгом, а хорошо приготовленным супом.
[ слишком длинный топик - автонарезка ]