"История с точки зрения..."

Навеяно многочисленными недавними рубиловами - от альтернативных историй Второй Мировой до авторства отдельных идей термоядерной бомбы.

Почему бы не поговорить о том, что такое собственно история, историческое знание? Казалось бы - ну, это же самоочевидно: изучение того, что было, знания о том, что произошло.
Но шаг вправо - шаг влево: и всё уже нифига не так банально.

Возможно, где-то в очень хороших учебниках для будущих профессиональных историков, или в очень хороших лекциях для них же и излагается общепринятая на сегодняшний момент парадигама исторической науки (если таковая вообще есть) - но мне пока не попадалась.

Так что для затравки немного цитат и мыслей разных умных мужиков - как историков, так и нет - о сути и, если угодно, философии истории.


"История может быть написана с разных точек зрения при полном сохранении достоверности"
Макс фон Лауэ



Тойнби:
"Каждый историк прежде всего должен обозначить поле _исследований_ и выбрать метод _исторического_ анализа. Иначе история в лучшем случае станет простым перечислением фактов, а в худшем случае - формой манипуляции сознанием."

(созвучно Планку: "...лишь идеи делают экспериментатора - физиком, хронолога - историком, исследователя рукописей - филологом")



История - гуманитарная или социальная наука?

Зорин:
"Это вопрос чрезвычайно интересный. Вообще говоря, относящийся к области идеологии. Я говорил как-то с… Я даже не знаю, какой употребить эпитет, я бы сказал, с величайшим современным историком Хейденом Вайтом, который сказал мне (я не знаю, может, где-то это и опубликовано, но я могу сослаться только на личный разговор), что история провалилась. Как дисциплина, она полностью провалилась. Потому что задача истории – облегчить человеческие страдания. Ей это не удалось. Я спросил его, а не думает ли он, что у истории есть какие-то другие задачи, связанные со знанием о людях и о каких-то других вещах. Он брезгливо поморщился и сказал: “Это гуманитарИя, а я всегда считал историю социальной наукой. Если бы я считал ее гуманитарной, я бы ей никогда не занимался”. Я думаю, что история – это гуманитарная наука, а не социальная. Более того, я бы, может быть, сказал, что если бы я считал ее социальной наукой, я бы ей не занимался."



"История это политика опрокинутая в прошлое"
(Покровский, 1930)

(хотя, возможено, это в некоторой степени испорченный телефон. Вроде бы на самом деле сам Покровский вовсе не считал, будто настоящая история - это политика, опрокинутая в прошлое. Наоборот, он использовал эту формулу как упрек, как обвинение в адрес своих оппонентов. В "Истории и борьбе классов" он высказывался в том смысле, что, дескать, "кадетская историография революции - это политика, опрокинутая в прошлое", имея в виду, что кадеты-эмигранты, мол, пишут не настоящую историю, а подправляют ее под свою нынешнюю политику.")



Английский историк Р. Коллингвуд:
«Какие вещи ищет история? Я отвечаю: red gestae [События, деяния - лат.] - действия людей, совершенные в прошлом. Хотя этот ответ поднимает множество дополнительных вопросов, многие из которых вызывают острые дискуссии, все же на них можно дать ответы, и эти ответы не опровергают нашего основного положения, согласно которому история - это наука о red gestae, попытка ответить на вопрос о человеческих действиях, совершенных в прошлом».


Р. Коллингвуд:
«Когда человек мыслит исторически, то перед ним лежат определенные документы, или реликты прошлого. Его задача - раскрыть, чем было это прошлое, оставившее после себя эти реликты… Предположим, например, что он читает Кодекс Феодосия и перед ним - эдикт императора. Простое чтение слов и возможность их перевести еще не равносильны пониманию их исторического значения. Чтобы оценить его, историк должен представить себе ситуацию, которую пытался разрешить император, и представить, какой она казалась императору. Затем он обязан поставить себя на место императора и решить, как следовало себя вести в подобных обстоятельствах. Он должен установить возможные альтернативные способы разрешения данной ситуации и причины выбора одного из них. Таким образом, историку нужно в самом себе воспроизвести весь процесс принятия решения по этому вопросу. Таким путем он воспроизводит в своем сознании опыт императора…»


"Предмет истории - то в прошедшем, что не проходит, как наследство, урок, неоконченный."
В.О. Ключевский

---

...

Большинство философов пришли к заключению, что между историей и естественными науками есть качественная разница, потому что историче­ские процессы слишком сложны, да и по сути своей отличаются от физи­ческих и биологических процессов. Так думал один из влиятельнейших философов двадцатого века Карл Поппер (Popper 1957).

...

Если объективных законов нет, то успех исторического труда опреде­ляется в большей степени литературным талантом автора, чем его анали­тическими способностями. Или его научным авторитетом – у академика, скажем, должно получаться более убедительно, чем у кандидата истори­ческих наук. Или соответствием выводов с идеологическими установ­ками, на данный момент превалирующими в обществе – марксистскими в советской России, либеральными в нынешней. Собственно, так и проис­ходит в традиционной исторической науке. Неудивительно, что в послед­ние десятилетия часто приходится слышать о кризисе исторической науки, как в России, так и за рубежом.

Яркое свидетельство кризиса российской истории – катастрофический успех «Новой хронологии» Фоменко и его последователей, который ока­зался полной неожиданностью для профессиональных историков. Оказа­лось, что читающая публика в своей массе предпочла пойти (хотя бы и временно) за очевидными (для любого мало-мальски сведущего в истории человека) фальсификаторами, чем за историками-профессионалами.

Претензию к традиционной истории можно сформулировать так. Где тот процесс, с помощью которого одни гипотезы отвергаются в пользу других? Если историки отказываются участвовать в этом процессе, то стоит ли удивляться, что найдутся желающие извне?

Проиллюстрируем эту проблему на примере римской истории. Исто­рики выдвинули десятки, возможно сотни различных гипотез, которые объясняют, почему Римская империя пала. Хуже всего то, что список ги­потез не уменьшается со временем, а только растет. Это как если бы на уроках физики нам учитель рассказывал не только о молекулярной теории тепла, но и о теории флогистона, а затем заключал, что и у той, и другой теории есть свои пропоненты (а еще хуже было бы, если бы мы склоня­лись к той теории, которая описана в более цветастых терминах). Весь ход науки, по тому же Карлу Попперу, заключается в том, что какие-то теории отвергаются, а другие подтверждаются. Этого не происходит в истории, а если и происходит, то по соображениям моды или политической кор­ректности, когда некое объяснение отвергается, потому что оно не соот­ветствует идеологическим установкам общества или его влиятельного сег­мента.

На самом деле, конечно, не так все плохо, и в исторической науке про­исходит свой тектонический сдвиг (именно поэтому, когда мы говорили о кризисе, речь шла о кризисе традиционной исторической науки). Была ведь французская школа «анналов», возможно наиболее влиятельное исто­рическое течение прошлого века. Когда это течение выдохлось, эстафета перешла к «новой» экономической истории – направлению, которое по­том оформилось как «клиометрия» (Williamson 1991). Это течение даже может похвастаться своими нобелевскими лауреатами.

Приведем лишь один пример реальных достижений клиометрии. До середины прошлого века среди ученых-обществоведов царило мнение, что экономические системы, основанные на труде рабов, в принципе ме­нее эффективны, чем системы, основанные на свободном труде. Однако когда экономические историки, среди которых был и будущий нобелев­ский лауреат Роберт Фогель, проанализировали большой массив данных, имеющихся для США, они обнаружили, что рабы производили сущест­венно больше продукции за единицу времени, чем свободные фермеры (Fogel, Elton 1983). Этот результат вызвал бурю протеста как среди исто­риков, так и в среде интеллектуалов. Он полностью проти­воречил идеологическим установкам как либералов, так и марксистов, – тут правые и левые были едины. Результаты Р. Фогеля и других были проверены и перепроверены. Еще больший массив данных был привле­чен, методы анализа были усовершенствованы. А общий вывод остался тем же. Усовершенствованные модели и данные показали, что в количест­венном выражении преимущество рабского труда над свободным на аме­риканских плантациях было даже выше, чем было оценено первона­чально. И этот вывод был широко признан научным сообществом.



Чем этот пример знаменателен? Тем, что были выдвинуты альтерна­тивные гипотезы, проведена большая эмпирическая и теоретическая ра­бота, и на основании ее одна из гипотез была отвергнута в пользу другой. И это несмотря на то, что всем участникам противостояния, включая сто­ронников гипотезы большей эффективности рабского труда, очень не хо­телось в эту гипотезу верить (куклуксклановцев среди них не было). Зна­чит, тот процесс, в результате которого одни гипотезы отвергаются в пользу других, – то есть, попросту говоря, научный метод – возможен и в исторических исследованиях.

...

---

Из Л.С.Клейна, "Введение в теоретическую археологию. Кн.1 Метаархеология".

Мнение историка (одного из) о. Местами - удивляет.

---

...

Самая большая проблема современного научного сообщества историков... : история, хотя и числится общественной наукой, с обществом встречается только на уроках в школе и на вузовских лекциях. В остальном между исторической наукой и социумом — непробиваемая стена.

...

Советская эпоха нанесла гуманитарной сфере страшный вред. Историков, философов, филологов заставили говорить языком точных и естественных наук. Затем распространили «правила игры» этих наук на историю и принудили историков строить свои труды в полном с ними соответствии.
(

? - F

.)

...

А какой методологией пользуется большинство российских историков в постмарксистскую эру? Да никакой, если не даровать «ползучему позитивизму» гордый статус самостоятельной методологии.

Отсюда результат:

1. Современный историк плохо владеет литературным русским языком, а сухая, тяжелая, затерминизированная «академщина» за пределами научного сообщества выглядит отвратительно.

2. Современный историк не умеет построить в своем сознании образ собеседника, с которым он ведет диалог через свою статью или книгу.

3. Современный историк не очень интересуется тем, насколько востребована в обществе сфера его исследований, и слабо ориентируется в тематике, вызывающей острый общественный интерес.

4. Современный историк не знает и часто не желает знать механизмов коммерческого книгоиздания, да и вообще правил, по которым историческое знание функционирует за пределами научного сообщества.

5. Подавляющее большинство историков старшего поколения не имеют никакого философского багажа, помимо марксистского.

6. Подавляющее большинство историков старшего поколения крайне слабо разбираются в религиозных проблемах, не имеют представления об истории Церкви.

Так вот, все это — пробелы в образовании, знаниях и навыках «армии историков», препятствующие полноценной адресации их трудов обществу.
Сегодняшним историкам требуется больше искусства, больше культуры, больше литературы, а им… продолжают давать больше математики и «наук о земле».
(

? - F

.)


...


Гораздо сложнее историософия. Зато она дает больше творческого простора.

Историософ выдвигает себя на роль интересного собеседника для интеллектуалов. Он предлагает им игру, где хорошая литература — с полным арсеналом художественных приемов, образностью, метафоричностью — совмещена с философической «подкладкой» и поставлена на прочное основание исторического материала. Интеллектуальная игра (в сущности, развлечение для изысканного ума, утонченный досуг образованного человека) составляет суть направления, которому С.А. Экштут дал удачное название «историософский маньеризм». Мастерство историка, ведущего подобную игру, заключается в том, чтобы, задав тему диалога, предвидеть вопросы, которое возникнут в будущем у читателей, и не разочаровать их своими ответами на еще не заданные вопросы…

С.А. Экштут высказался на этот счет с большой отвагой: «Мы живем в идеальное время для историософских опытов, когда есть все условия для содержательной, а не спекулятивной интерпретации исторического процесса… Тяга к потустороннему и неземному потеснит гуманистический оптимизм… Воображение и интуиция, связь с мистикой станут новыми опорами для деятельности ученого. Он устремится к виртуозности и усложнению традиционных мотивов. Субъективная основа творчества властно заявит о себе: изучение объекта исследования станет диктоваться внутренним чувством мастера и подчиняться ему… Объективизированному изображению мира будет противопоставлено его художественное воссоздание, ставящее эмоции и переживания выше соблюдения внешнего правдоподобия. Историософские опыты станут сплавом науки с литературой и искусством».



Наконец, четвертая форма адресации — персональная история.

Игры в ней нет. Она уходит корнями к Плутарху, к житиям святых, к древним притчам. Основная ее суть — дать современному интеллектуалу информацию о тех глубинных пружинах, которые двигали жизнь духовно родственных ему фигур в прошлом.

Человек, специализирующийся в персональной истории, видит в изучении судьбы одного-единственного исторического деятеля большую ценность, нежели в исследовании периода большой длительности, истории целого региона или крупной социальной группы. Результат этого исследования рассматривается как самоценный и не предназначается для дальнейшего синтеза. Из судьбы одной персоны — все равно, исключительной для своего времени или встроенной в массовый поток, — извлекается духовное зерно или же экзистенциальная суть. Ее жест, ее каприз, эпизод в ее судьбе могут нести в себе информацию исключительной важности, поскольку «проявляют» скрытые механизмы личности в критической ситуации. Те механизмы, что остаются тайной за семью печатями при ординарном течении жизни. Итог работы историка-«персоналиста» — реконструкция этических, религиозных, психологических образцов поведения личности в обстоятельствах исторического прошлого. Поскольку судьба «портретируемого» во всех случаях уже завершена, вглядываясь в ее обстоятельства из своего времени, историк видит результат слов и поступков персоны и, следовательно, может в какой-то степени подвести итог… Любые обстоятельства могут повторяться в истории бесконечное количество раз. Значит, сведения о том, как вели себя в них люди прошлого, остаются настоящей драгоценностью для современного человека. Он может использовать чужой духовный опыт как своего рода «кирпичики», сознательно выстраивая собственную личность и собственную судьбу. А живым «передаточным звеном» этого опыта и становится историк. Притчевость, содержащаяся в жизнеописаниях людей прошлого, — если, конечно, уметь извлекать ее осознанно, со всем инструментарием современной науки — никогда высокой цены не потеряет.

Во всех перечисленных случаях историк работает без малейшей надежды на то, что ему удастся понять глобальные закономерности истории, объяснить настоящее и предложить достоверные модели будущего. Это пустой соблазн. Точно так же ему не суждено повлиять на решения правительства даже в самой малой степени, и он это знает. Его тексты не станут изучать на студенческой скамье и, стало быть… забудут их на второй день после экзамена. Его труд не совершит никакого переворота в науке. Но историк может оказывать важные интеллектуальные услуги своему современнику. И в этом состоит главный смысл переадресации его труда: по собственному выбору быть полезным отдельной личности, смиренно послужить ей. «Смирись, гордый человек…»


Десять лет назад очень хорошо сказал об этом известный историк и публицист С.В. Кизюков: «Цель исторической науки вовсе не состоит в том, чтобы предсказывать будущее. Этот ныне успешно опровергаемый лозунг, этот прагматический взгляд инженера-большевика или советского “физика” 60-х годов — просто короткая дань моде эпохи технологий. Историк, рассказывая “историю”, организует информацию — и в этом состоит его великая, почти что жреческая роль в современном мире, поскольку лишь структурированное знание о прошлом спасет человека от “ужаса бытия”. Здесь, впрочем, у каждого свои способы спасения. Дело историка не “подбор фактов”, не “предсказание”, не “критика источников” и уж тем более не какое-либо “открытие законов истории”. Его труд — рассказывать истории о прошлом, оперируя знакомыми всем категориями, укладывая материал в понятные человеческому сознанию формы. Это значительно более благородная задача, чем все вышеупомянутые “псевдозадачи”».

---