Солженицын - выдающийся писатель и философ или ?

Vikond, 08.01.2004 00:34:52:

Еще как поливал! Но потом понял, что результат получился совсем не тот, к которому он стремился. И пришел в ужас. Ему же принадлежит фраза, которую я уже приводил: "Целились в коммунизм, а выстрелили в Россию".

 

Не знаю о ком вы пишите, Приведенная фраза принадлежит Зиновьеву, и звучит она так: Целились в коммунизм, а попали в Россию.

>Целились в коммунизм, а попали в Россию.

И конечно же нечаянно, а как же иначе?

RUS_7777, 10.01.2004 14:05:18:

Vikond, 08.01.2004 00:34:52 :

Еще как поливал! Но потом понял, что результат получился совсем не тот, к которому он стремился. И пришел в ужас. Ему же принадлежит фраза, которую я уже приводил: "Целились в коммунизм, а выстрелили в Россию".

 

Не знаю о ком вы пишите, Приведенная фраза принадлежит Зиновьеву, и звучит она так: Целились в коммунизм, а попали в Россию.

 

А я думал, что Солженицыну. Значит, ошибся. Но сути дела это не меняет.

Когда я в конце 70-х прочитал "Один день ...", был поражен. Видимо сказалась новизна темы и эффект "запретного плода". "Архипелаг" прочитал уже в перестроечные годы и был разочарован. Т.е. не то чтобы книга плохая, но как-то ожидал большего. Видимо, на фоне тогдашних разоблачений в прессе и других романов эффект уже был не тот. Рассказы Шаламова мне понравились гораздо больше.
Не сказал бы, что Соложеницын выдающийся писатель, не Лев Толстой (даже и не Алексей ), но "хороший", на мой взгляд. Просто "попал в струю" и славой обязан не столько литературному таланту, сколько социально-политической ситуации.
Его стремление "резать правду-матку" не взирая на лица и обстаятельства, что в СССР, что в США, что в России заслуживает уважения.
Но должен заметить, что его творчество не всегда совпадает с его программной речью "Жить не по лжи".

Конечно не Лев Толстой. Лев Толстой гораздо хуже!

>Лев Толстой гораздо хуже!

Ню-ню. Попов церковных наслушались?

>Ню-ню. Попов церковных наслушались?

Сначала войну и мир и Анну Каренину прочитал, а потом уже попов наслушался. Предали анафеме Льва Толстого совершенно правильно. Осталось его только из школьной программы исключить.

>Сначала войну и мир и Анну Каренину прочитал

'Воскресение' рекомендую.

>Предали анафеме Льва Толстого совершенно правильно.

И я так думаю.

>Осталось его только из школьной программы исключить.

К счастью, представителей церкви и проч. пока к этому не допускают. Поскольку то, что плохо для церкви не обязательно плохо для всех остальных, да еще и детей. По уровню гуманизма упомянутой конторе до Толстого далеко. А уж по принесенной пользе...Точнее, по соотношению польза/вред. В общем, заводите новый топик, или реанимируйте старый, мы нечто похожее уже ранее обсуждали.

  Мое мнение, что Солженицын - хороший писатель. "Один день..." читается отлично. Но не более того. На философа, тем более выдающегося, он не тянет, а уж на "отца и спасителя нации" и подавно - просто из него сделали икону. Нужны же были нашим "демократам" свои герои, вот и нашли Солженицына. Вообще все же отдам должное Солженицыну: несмотря на истерию вокруг своего имени, он все же здраво оценил свои силы и в политику не полез. И слава богу. Нам только своего Гамсахурдиа для полного счастья не хватало.

U235, 14.01.2004 04:54:38:

...Нужны же были нашим "демократам" свои герои, вот и нашли Солженицына...

 

"Демократам" или "патриотам"? У "демократов"был Сахаров, успешно угробленный полуклеветнической компанией.

    Ну, допустим, женушка у него та еще была. И придумывать даже особо ничего не приходилось. Все же к подбору спутницы жизни Сахаров подошел не слишко осмотрительно. Да и как политик он по сути был не лучше, чем тот же злополучный правозащитгник Ковалев (не путать с весьма уважаемым мною генералом Ковалевым, возглавлявшим одно время ФСБ РФ) - тот же политический инфантилизм. Сахаров - безнадежный идеалист, коих на пушечный выстрел к власти подпускать нельзя. Грузины вон Гамсахурдиа к власти пустили - им до сих пор икается. В принципе, даже Ельцин был попредпочтительнее Сахарова. У Бени хоть иногда врубались тормоза и здравый смысл срабатывал.

Canadien, 14.01.2004 12:59:50:

U235, 14.01.2004 04:54:38 :

...Нужны же были нашим "демократам" свои герои, вот и нашли Солженицына...

 

"Демократам" или "патриотам"? У "демократов"был Сахаров, успешно угробленный полуклеветнической компанией.

 

Это он сейчас у "демократов" не в почете.

U235, 14.01.2004 06:07:20 :

Сахаров - безнадежный идеалист, коих на пушечный выстрел к власти подпускать нельзя.

 

полностью согласен.

как только слышу про замечательную идею, которая улучшит жизнь человечества ( вариант всего населения страны) - рука тянется к пистолету .

>TEvg
>Сначала войну и мир и Анну Каренину прочитал, а потом уже попов >наслушался. Предали анафеме Льва Толстого совершенно правильно. >Осталось его только из школьной программы исключить.

    TEvg, вы вроде как из патриотов, так зачем на русского писателя бочку катите? И без вас найдётся, кому Толстого измазать - Логинов, например, уже постарался. Я, допустим, тоже от романов Толстого не в восторге, однако есть масса фактов, которые нельзя забывать. Например, вы в курсе, что в Великую Отечественную "Война и мир" пользовалась огромной популярностью? Уже одно это позволяет считать Льва Николаевича великим писателем. "Война и мир" была любимой книгой Королёва. В мире его признали, и еще как - к примеру, Эдисон послал в подарок Толстому один из первых фонографов; когда нобелевку присудили не Толстому, а кому-то другому (не помню, кому именно), двадцать виднейших шведских писателей послали Толстому коллективное письмо с извинениями за Королевскую Академию - по их мнению, премия по праву принадлежала ему.

Оффтоп тут был.

>TEvg, вы вроде как из патриотов, так зачем на русского писателя бочку катите?

Если человек не может ясно изложить свои мысли, значит и в голове у него хаос. Сравните тягомотину Толстого, с произведениями, например, Чехова, Пушкина или Гоголя..
Хватает у русских приличных писателей и незачем Толстого к ним приплетать.

>Например, вы в курсе, что в Великую Отечественную "Война и мир" пользовалась огромной популярностью?

Очевидно из-за освещаемой темы.

>"Война и мир" была любимой книгой Королёва.

У великих людей как правило бывают странности.

>когда нобелевку присудили не Толстому, а кому-то другому (не помню, кому именно), двадцать виднейших шведских писателей послали Толстому коллективное письмо с извинениями за Королевскую Академию.

Это их личное мнение. Мне вот шведка Сельма Лагерлёф больше нравится чем русский писатель Л.Н. Толстой и я в данном случае согласен с нобелевским комитетом в оценке их деятельности.

Возвращаясь к старому офтопу про Летохова: видимо, нобелевки, полученные за его тематику - это нобелевка 98-го по физике за эксперименты по охлаждениюатомов лазерным излучением и нобелевка 99-го по химии за исследования переходного комплекса, образующегося в процессе протекания химической реакции, методами фемтосекундной лазерной спектроскопии.

>У великих людей как правило бывают странности.

ИМХО, просто, глядя на них, на это обращают внимание. А 'странности' есть почти у всех. Вот TEvg очень странный, считает странными тех, кому нравится Толстой Л.Н. И великим русским писателем его, ИМХО, весь продвинутый(читавший) мир называет.

Вы все же почитайте 'Воскресение'. Я - то как раз удивился, что очень легко читается, особенно после 'Войны и Мира'. А 'колбасит' не слабее. Анну Каренину я тоже считаю тягомотиной, хоть она и меньше по размерам. Не понял, наверное.

Интересно.

Интересно.

Нарвался на еще одну оценку солженицына (какая говорящая фамилия))) от сидельца вместе с ним.
Резюме - вся эта гнилая "оппозиция" всегда была сборищем крыс и гнид.

---

В 2003 году однолагерник и бывший друг Солженицына Семён Бадаш написал ему «Открытое письмо». В нём автор обвиняет Солженицына, что тот был приспособленцем, стукачом и обманщиком. Также Бадаш рассказывает, как на самом деле проходило восстание в лагере в Экибастузе: его организаторами стали бандеровцы, тогда как русские в основном были бывшими солдатами СС и полицаями — и остались в стороне. Солженицын предпочёл об этом не писать.

«Открытое письмо» Семёна Бадаша появилось в американском эмигрантском журнале «Вестник», №15, 2003. Мы приводим его с небольшими сокращениями.

«Есть несколько причин, побудивших меня к написанию этого письма. Первая — та, что мы оба разменяли девятый десяток жизни, оба нездоровы и все ближе подходим к ее концу. Вторая — вытекает из первой: все меньше и меньше остается живых свидетелей нашего совместного в молодости пребывания в Особлаге в Экибастузе. К примеру, из четырех экибастузцев в эмиграции трое уже ушли в мир иной: Дмитрий Панин, Александр Гуревич, Андрей Шимкевич. Остался я один. Ушли из жизни и три четверти экибастузцев на родине. А поскольку в «Архипелаге Гулаг» ваше пребывание в Особом лагере в Экибастузе отражено не совсем точно, то я считаю нужным рассказать то, что известно мне. По ходу пришлось коснуться и некоторых других аспектов освещения вами вашего восьмилетнего пребывания в заключении.

Наконец, я хочу напомнить о вашем отношении к некоторым людям, в своё время оказавшим вам большую помощь.

Наша единственная после освобождения встреча состоялась в Москве, в квартире киносценариста Льва Гросмана. У него, на улице Ульбрихта (близ метро Сокол), часто собирались бывшие друзья–экибастузцы: Семен Немировский, Александр Гуревич, Леонид Талалаев и я. Один раз там я видел и вас. Вы уже были знаменитым писателем. В Экибастузе Лев Гросман был вашим близким другом — в «Иване Денисовиче» вы изобразили его Цезарем Марковичем. А много лет спустя на моё упоминание о ваших посещениях Льва Гросмана в Москве, как и о нашей у него встрече, вы ответили: «Я такого не помню». Этот ответ меня тогда удивил, но я не посмел усомниться в его правдивости. Но в 1986 году, путешествуя по Израилю, я встретился с эмигрировавшей туда вдовой Гросмана. Она мне рассказывала о ваших многократных посещениях, о том, как Гросман однажды даже отвозил вас на своих «Жигулях» в Рязань.

К сожалению, это не единственный случай вашего, мягко говоря, неадекватного отношения к своим бывшим друзьям, в том числе и к людям, которым вы многим обязаны. Вот передо мной лежит книга Ильи Зильберберга «Необходимый разговор с Солженицыным» (Ilyа Zilberberg. 14 Colchster Vale. Fоrest Row. Sussex. Great Britain. 1976). Её автор был дружен с семьей Теушей, у которых тайно хранился ваш архив. После того, как квартира Теушей стала ненадёжной, они, уезжая в отпуск, передали его Илье Иосифовичу Зильбербергу. Но к тому времени гебисты уже поставили на прослушивание телефон Теушей и заранее обо всём знали. 11–го сентября 1965 года они нагрянули с обыском к Зильбербергу, забрали папку с вашими материалами, после чего и Теуша, и Зильберберга много недель таскали на допросы.

Вы же не только не приняли участия в их судьбе, но несколько месяцев не появлялись у Теушей, а Зильберберга даже обвинили в сотрудничестве с ГБ. Вам, конечно, поверили в диссидентских кругах, после чего этот кристально чистый человек много лет жил с клеймом, которое оставалось на нём и после эмиграции из СССР. Все его попытки объясниться с вами или с вашими доверенными людьми ни к чему не привели. В «Телёнке» вы пренебрежительно и оскорбительно назвали В.Теуша «антропософом, передавшим архив своему прозелиту–антропософу, молодому И.Зильбербергу».

Или вот лежит передо мной посланное вам в Кавендиш из Кёльна письмо покойного Льва Копелева, с которым вы дружили в «шарашке» и вывели его под именем Рубина в «В круге первом». Ваша тесная дружба с Копелевым продолжалась много лет и на воле. Именно благодаря Льву Копелеву и его жене Раисе Орловой рукопись «Ивана Денисовича» попала в руки Твардовского, что и определило вашу писательскую судьбу.

Письмо Копелева от 30.11.1986 года не предназначалось для публикации. Его копия хранилась у известного литератора Е.Эткинда, который в 1990 году передал его в редакцию журнала «Синтаксис» с запретом его публикации. И лишь в 1993 году Эткинд снял это табу. М.Копелева и П.Литвинов настояли на его публикации, а потому оно было опубликовано с большим опозданием лишь в 2001 году В этом письме ваш близкий друг, в частности, пишет вам: «Ты и твои единомышленники утверждаете, что исповедуете религию добра, любви, смирения и справедливости. Однако в том, что ты пишешь в последние годы, преобладают ненависть, высокомерие и несправедливость. Ты ненавидишь всех мыслящих не по–твоему, живых и мертвых. Ты постоянно говоришь и пишешь о своей любви к России и честишь всех, кто не по–твоему рассуждает о русской истории. Но неужели ты не чувствуешь, какое глубочайшее презрение к русскому народу и к русской интеллигенции заключено в той черносотенной сказке о жидо–масонском завоевании России силами мадьярских, латышских и др. «инородческих» штыков? Именно эта сказка теперь стала основой твоего «метафизического» национализма, осью твоего «Красного колеса». Увы, гнилая ось».

В 1979 году, ещё живя в Москве, я впервые получил возможность бегло ознакомиться с трехтомником «Архипелаг ГУЛАГ», который мне дали только на два дня. Прежде всего, я обратил внимание на неверное изложение вами нашей забастовки–голодовки в Экибастузе зимой 1952 года, как и на практически полное отсутствие информации о Норильском восстании в 1953 году, и потому засел за его описание. А затем решил описать весь свой гулаговский путь от Лубянки с апреля 1949 года — через Особлаги в Экибастузе, Норильске и на Колыме, шестимесячное сидение в Лефортовской тюрьме, пока длился пересмотр моего дела — и до освобождения в октябре 1955 года по реабилитации. Рукопись моих воспоминаний под первоначальным названием «Между жизнью и смертью» была переправлена на Запад, где и дождалась моей эмиграции в начале 1982 года. В моей книге я упоминал о том, как в Экибастузе с папкой нормативных справочников ходил в колонне зэков нормировщик Саша Солженицын. При описании вами забастовки–голодовки в Экибастузе зимой 1952 года верно рассказано лишь об уничтожении стукачей, названном вами «рубиловкой».

Вы, Александр Исаевич, только догадывались о существовании нелегального многонационального лагерного Совета зэков. Вы писали: «Очевидно, появился и объединенный консультативный орган — так сказать Совет национальностей». А Совет был, и действительно многонациональный. От евреев в него был приглашен я, а инициаторами и руководителями были авторитетные у бандеровцев братья Ткачуки. Вы, Александр Исаевич, выражали удивление, как точно узнавались стукачи. А ларчик открывался просто. Когда «куму», то бишь оперу, потребовался дневальный, чтобы мыть в его кабинете полы, топить печь и т.п., нашим Советом был подослан молодой паренек из бандеровцев, который и сообщал, кто ходит к «куму» стучать. Но стукачей убивали не сразу. Сначала каждый стукач вызывался на Совет, и если раскаивался, то за ним устанавливалось наблюдение. И если оказывалось, что он продолжает ходить к «куму», то тогда Совет принимал решение о его ликвидации. (Решение считалась принятым только при единогласном утверждении всеми членами Совета). Ненависть к стукачам была такой сильной, что в исполнителях приговоров недостатка не было — особенно среди западноукраинского молодняка.

В «АГ» вы, Александр Исаевич, ничего не сказали о национальной принадлежности этих стукачей. В большинстве они были русскими или прибалтами. Ни одного стукача из бандеровцев не было.

Подозреваемых в этих убийствах сажали во внутрилагерную тюрьму (БУР) — в одну общую камеру, а в другой камере содержали стукачей, сбежавших из зоны из боязни расправы. 21 января 1952 года начальник режима Мачаховский открыл в БУРе эти две камеры, и стукачи начали избивать предполагаемых убийц, требуя назвать вдохновителей и организаторов убийств. Возвращавшиеся с работы колонны зэков, услышав крики о помощи, чтобы помочь избиваемым, по команде руководителей–бандеровцев начали осаду БУРа. Стали ломать забор, окружавший БУР. В этом участвовали в основном бандеровцы, и к ним присоединилось небольшое число зэков других национальностей. В «АГ» это опущено, ибо вы постоянно принижаете роль бандеровцев (вы также неверно именуете их «бендеровцами»), хотя их в лагере было около 70%, и именно они, а не русские, как вам бы хотелось, были основной силой*. Вы осаду БУРа и открытие перекрестного огня по зоне с четырех угловых вышек перенесли на 22–е января, чтобы совместить эту дату с Кровавым Воскресеньем. Но все зэки Экибастуза помнят дату 21–го января, ибо это был день смерти Ленина. Кстати, не вы ли писали, что при открытии по зоне огня сидели в столовой и доедали свой ужин, а когда стрельба прекратилась, побежали прятаться в барак?

(*Русских по пункту 10 было мало, большинство были по пункту 1б — власовцы или советские военопленные, пошедшие на службу в СС с соответствующей татуировкой группы крови под мышкой. В Экибастузе были два отдельных барака, в которых содержались каторжане с отличительными от нас всех буквами «КТР» на одежде — осужденные по Указу Верховного Совета от 1943 года за пособничество немецким оккупантам. В их числе были бывшие бургомистры, полицаи, работники передвижных немецких душегубок, расстрельщики евреев или вешатели пойманных партизан. Почти все они были русскими, и так как от остальных зэков их отделили, то и бригадиры назначались из их же среды. Вы это знаете не хуже меня, но об этом молчите. Вот мне и приходится напоминать).

Как реально проходил ваш «детский срок» заключения — в 8 лет. (Вы сами сроки в 5 и в 8 лет, когда у большинства были по 25, у меньшей части — по 10 лет, называли «детскими»). После кратковременного пребывания в промежуточном лагере под Новым Иерусалимом, вы попали на строительство дома у Калужской заставы в Москве, и сразу стали зав.производством, а затем нормировщиком. Вы описываете подробно своё привилегированное положение: жили в большой комнате на 5 зэков, с нормальными кроватями, с нестрогим режимом.

Вас для вербовки в стукачи вызвал «кум», то бишь опер МГБ. Об этом вы подробно пишете. Вот лишь одна цитата: «Страшно–то как: зима, вьюги, да ехать в Заполярье. А тут я устроен, спать сухо, тепло и бельё даже. В Москве ко мне жена приходит на свидания, носит передачи. Куда ехать! Зачем ехать, если можно остаться?» И вы даете подписку о сотрудничестве с МГБ под кличкой «Ветров». Не является ли это еще одним вашим противоречием: то вы гордитесь своей фронтовой храбростью (бесстрашно ходили или ездили по минным полям), то поддаетесь на вербовку МГБ, что сами характеризуете как непростительную слабость. Кроме того, вы сами о себе писали: «Или вот сам я полсрока проработал на шарашке, на одном из этих Райских островов. Мы были отторгнуты от остального Архипелага, мы не видели его рабского существования, но разве не такие придурки?» А когда вас всё–таки шуганули в Экибастуз, вы и там пристроились сперва нормировщиком, о чём вы умалчиваете, а затем — бригадиром, о чём упоминаете вскользь. Из 8 лет заключения, 7 лет вы ни разу не брали в руки ни пилы, ни лопаты, ни молотка, ни кайла.

Я хорошо помню, как в одной из бригад, на морозе со степным ветром таскал шпалы и рельсы для железнодорожного пути в первый угольный карьер — такое не забывается! А вы всё рабочее время грелись в тёплом помещении конторки. Наконец, когда после нашей 5–дневной, с 22 по 27 января, забастовки–голодовки (голодовка была снята по распоряжению лагерного Совета, в виду опасного ухудшения состояния многих участников) объявили о планируемом расформировании лагеря, вы, чтобы снова избежать этапа, легли в лагерную больницу, якобы, со «злокачественной опухолью». То была настоящая «темниловка». Причём, вы пишите, что вас должен был оперировать врач Янченко, тогда как единственным хирургом в Экибастузе был врач из Минска Макс Григорьевич Петцольд.

То, что вы «темнили» в лагере, стремясь избежать этапа, можно понять. Но вы и в «АГ» продолжали «темнить» относительно вашего ракового заболевания, о котором набрались поверхностных знаний на уровне популярных брошюрок. Так, вы писали: «Мне пришлось носить в себе опухоль с крупный мужской кулак. Эта опухоль выпятила и искривила мой живот, мешала мне есть и спать, я всегда знал о ней. Но тем была ужасна, что давила и смещала смежные органы, страшнее всего было, что она испускала яды и отравляла тело».

А потом, в «Телёнке», о 1953 годе: «Тут началась ссылка, и тот час же в начале ссылки — рак». Но «темниловка» с «раком» на этом не закончилась. Желая вырваться из Тьмутаракани, т.е. из поселка Кок–Терек, вы начали «косить и темнить» на «раковые метастазы». Вы писали: «Второй год растут во мне метастазы после лагерной незаконченной операции». Но если была операция в лагере, то кто её делал, и что значат слова «осталась незаконченной»? Под конец, уже в «Телёнке», вы описываете, как перед высылкой из страны, после суток пребывания в Лефортовской тюрьме, осматривавший вас тюремный врач «проводит руками по животу и идет по краям петрификата». Значит «раковая опухоль» петрифицировалась, а куда же делись «метастазы»? Думаю, что ни один грамотный читатель, не говорю уже о людях с медицинским образованием, не поверит в возможность самоизлечения от рака, да ещё и с метастазами.

В Экибастузе этой «темниловкой» вам удалось спастись от этапа, а из ссылки — вырваться в областную онкобольницу, давшую вам материал для романа «Раковый корпус». Но что побуждало вас продолжать эту «темниловку» потом, в ваших книгах, когда вы уже стали всемирно известным писателем с репутацией бескомпромиссного правдолюбца? Неужели мировая общественность заслуживает от вас, бывшего советского зэка, такого же отношения, как лагерные кумы и оперы, с которыми приходилось «темнить» для того, чтобы выжить.

В «Телёнке» вы писали: «Писать надо только для того, чтоб об этом обо всем не забылось, когда–нибудь известно стало потомкам». Следуя этому совету, я и написал это Открытое письмо».