Всяко-разно про лингвистику

Fakir> Предлагаю исконно русское слово "черубин"

Происходит от др.-греч. χερουβίμ от др.-еврейск. kerūbīm (мн.) от kerūb «херувим»; вероятно, из аккадск. karubu «милосердный, милостивый».

 

Черубина Де Габриак — Биография Черубины Де Габриак

Черубина Де Габриак — биография Черубины Де Габриак — Весь серебряный век // slova.org.ru

 

В 1909 летом в Крыму ее друг М. Волошин посоветовал отправить в недавно открывшийся журнал «Аполлон» стихи за пышным псевдонимом (который они вместе придумали), а сам способствовал распространению слухов о загадочной красавице-испанке из знатного рода — Черубине де Габриак Прекрасной поэтессой-затворницей была заинтригована вся редакция «Аполлона», заочно влюбившийся в Черубину редактор С. Маковский напечатал ее стихи двумя большими циклами.

Мистификацию грубо раскрыли Н. Гумилев и переводчик И. фон Понтер, тоже сотрудник журнала. Защищая честь поэтессы, М. Волошин вызвал на дуэль Н. Гумилева

 

«Так тонко имя Черубины…» :: Частный Корреспондент

Частный Корреспондент: «Так тонко имя Черубины…» // www.chaskor.ru

 

Загадочная поэтесса (Ч. расшифровывалось как Черубина, впрочем, иногда она именовала себя «инфантой») продолжала присылать стихи и звонить в редакцию. Маковский: «После долгих усилий мне удалось-таки кое-что выпытать у “инфанты”: она и впрямь испанка родом, к тому же ревностная католичка: ей всего осьмнадцать лет, воспитывалась в монастыре, с детства немного страдает грудью. Проговорилась она еще о каких-то посольских приемах в особняке «на Островах» и о строжайшем надзоре со стороны отца-деспота (мать давно умерла) и некоего монаха-иезуита, ее исповедника... Еще после нескольких писем и телефонных бесед с таинственной Черубиной выяснилось: у нее рыжеватые, бронзовые кудри, цвет лица совсем бледный, ни кровинки, но ярко очерченные губы со слегка опущенными углами, а походка чуть прихрамывающая, как полагается колдуньям».

Большую подборку стихов Черубины де Габриак поместили во втором номере журнала, заодно выбросив стихи Анненского. (Тяжело больной поэт был очень обижен. 30 ноября он умер от сердечного приступа.) Между тем общение с Черубиной продолжалось. Вся редакция «Аполлона» была заочно в нее влюблена и завидовала Маковскому – единственному, кто мог с ней разговаривать по телефону. Художник Константин Сомов предлагал с завязанными глазами приехать к ней домой, чтобы написать портрет таинственной красавицы. Черубину много раз пытались вычислить – то проводили опрос во всех особняках на Каменном острове, то дежурили на вокзале, когда она должна была уехать за границу, то присылали ей приглашение на выставку, где надо было расписываться в гостевой книге. Все было напрасно. Выставку посетил кузен поэтессы, португалец со странным именем дон Гарпия ди Мантилья, оставшийся незамеченным. На вокзале опознать девушку не удалось.

Тем временем Маковский признался: «…убедился окончательно, что давно уже увлекаюсь Черубиной вовсе не только как поэтессой». Когда девушка уехала на две недели в Париж, намекнув, что подумывает постричься в монахини, а по возвращении молилась всю ночь на каменном полу и заболела воспалением легких – Маковский чуть с ума не сошел от беспокойства.

События же в редакции журнала развивались довольно странным образом. 19 ноября в мастерской художника Головина в Мариинском театре, в самом изысканном антураже (внизу пел Шаляпин, а на полу были разложены декорации к глюковскому «Орфею») поэт и член редакции Максимилиан Волошин дал пощечину другому поэту и тоже члену редакции Николаю Гумилеву. Спустя три дня состоялась дуэль – последняя в истории русской литературы. Стрелялись как раз в районе Черной речки, да и с трудом добытые пистолеты относились едва ли не к пушкинскому времени. В секундантах значились Алексей Толстой и Михаил Кузмин. По дороге к месту дуэли автомобиль Волошина застрял в снегу. Гумилев выстрелил и промахнулся, у Волошина пистолет дважды дал осечку. Гумилев требовал третьего выстрела, но секунданты ему отказали. На обратном пути один из секундантов потерял галошу.

Известия о «дуэли декадентов» тут же попали в печать и долго пересказывались с бесконечными смехотворными подробностями. Один из таких рассказов спустя более десятилетия слышал Николай Чуковский: «Гумилев прибыл к Черной речке с секундантами и врачом в точно назначенное время, прямой и торжественный, как всегда. Но ждать ему пришлось долго. С Максом Волошиным случилась беда – он потерял в глубоком снегу калошу. Без калоши он ни за что не соглашался двигаться дальше, и упорно, но безуспешно искал ее вместе со своими секундантами. Гумилев, озябший, уставший ждать, пошел ему навстречу и тоже принял участие в поисках калоши. Калошу не нашли, но совместные поиски сделали дуэль психологически невозможной, и противники помирились». К этому рассказу добавилось прозвище Волошина – Вакс Калошин.

Примерно в это же время выяснилось, кто была загадочная Черубина. К Маковскому явился Кузмин и рассказал (со слов Иоганнеса Гюнтера, немецкого поэта и переводчика), что таинственная «инфанта» – поэтесса Елизавета Дмитриева, частенько бывавшая в редакции. Маковский позвонил по ее номеру – и ему действительно ответил необыкновенный голос Черубины. Вечером она пришла к Маковскому в гости. Влюбленный редактор долго уговаривал себя, что не важно, что роковая красавица всего лишь простая русская девушка, «пусть даже окажется она совсем “так себе”, незаметной, ничуть не красивой»; главное – ее очарование, ум, талант, душевная близость… Но визитерша его ужаснула. «В комнату вошла, сильно прихрамывая, невысокая, довольно полная темноволосая женщина с крупной головой, вздутым чрезмерно лбом и каким-то поистине страшным ртом, из которого высовывались клыкообразные зубы. Она была на редкость некрасива. Стало почти страшно. Сон чудесный канул вдруг в вечность, вступала в свои права неумолимая, чудовищная, стыдная действительность». История Черубины закончилась.