Авария в Чернобыле. Причины. Последствия.

Многих из тех, кому трижды вводили вакцину, потом настигали различные патологии. Часть из них стала инвалидами. В целом в результате поголовной вакцинации погибло 7 человек. В конце апреля началось также обеззараживание территории, накрытой облаком биологического аэрозоля (предлогом-прикрытием была подготовка к празднику 1 мая). Снимался верхний слой почвы, собиралась пыль с улиц и дорог, обрабатывались крыши, стены домов, улицы мыльным раствором. Был снесен целый поселок частных домов. Широко использовалась техника - моечные машины, бульдозеры, вертолеты. В процессе этих работ район несчастья стал, наконец, почти полностью асфальтированным. В частности, территория керамического завода, где умерло около 20 человек (в основном, это слесари, вдыхавшие пыль во время ремонтных работ), обеззараживалась в течение трех месяцев. В число мероприятий входила обработка всех поверхностей каустиком. В мероприятиях участвовали многочисленные группы людей - заключенные, военнослужащие городка N 32, работники предприятий. Куда делось зараженные отходы? Бытовые отходы силами гражданских лиц вывозилось на действовавшую в то время Седельниковскую свалку, ныне заброшенную и всеми забытую.
...
Единственная группа людей, которая не участвовала в работах по обеззараживанию городской территории - это военные Свердловска-19. Тем самым ставятся под сомнение их успехи в разработке способов дезинфекции территории и зданий при заражении биологическим оружием (это - дежурное пропагандистское блюдо Свердловска-19). Впрочем, в Свердловске-19 также велись интенсивные работы по обеззараживанию - своих помещений и своего оборудования. Продолжалось это 5 долгих лет.

 

...В тот день, двадцать шестого апреля я был в Москве. В командировке. Там узнал об аварии.

Звоню в Минск первому секретарю цека Беларуси Слюнькову, один, два, три раза звоню, но меня не соединяют. Нахожу его помощника (тот меня хорошо знает):

- Я звоню из Москвы. Свяжите меня со Слюньковым, у меня срочная информация. Аварийная!

Звоню по правительственной связи, но тем не менее уже все засекретили. Как только начинаешь говорить об аварии, телефон тут же разъединяется. Наблюдают, естественно! Прослушивают. Понятно, кто? Соответствующие органы. Государство в государстве. И это притом, что я звоню первому секретарю цека... А я? Я - директор Института ядерной энергетики Академии наук Беларуси. Профессор, член-корр... Но и от меня засекретили.

Часа два мне понадобилось, чтобы трубку все-таки взял сам Слюньков. Докладываю:

- Авария серьезная. По моим подсчетам (а я уже кое с кем в Москве переговорил, обсчитал), радиоактивный столб движется к нам. На Беларусь. Нужно немедленно провести йодную профилактику населения и отселить всех, кто проживает вблизи станции. До ста километров надо убрать людей и животных.

- Мне уже докладывали, - говорит Слюньков, - там был пожар, но его погасили.

Я не выдерживаю:

- Это - обман! Очевидный обман! Вам любой физик скажет, что графит горит где-то пять тонн в час. Представляете, сколько он будет гореть!

Первым же поездом уезжаю в Минск. Бессонная ночь. Утром - дома. Меряю у сына щитовидку - сто восемьдесят микрорентген в час! Тогда щитовидка была идеальным дозиметром. Нужен был йод калия. Это обычный йод. На полстакана киселя две-три капли детям, а для взрослого - три-четыре капли. Реактор горел десять дней, десять дней надо было так делать. Но нас никто не слушал! Ученых, медиков. Науку втянули в политику, медицину втянули в политику. Еще бы! Не надо забывать, на каком фоне сознания все это происходило, какие мы были на тот момент, десять лет назад. Работало кэгэбэ, тайный сыск. Глушились «западные голоса». Тысячи табу, партийных и военных тайн... Вдобавок все воспитаны на том, что мирный советский атом так же не опасен, как торф и уголь. Мы были людьми, скованными страхом и предрассудками. Суеверием веры... Но факты, только факты...

В тот же день... Двадцать седьмого апреля я решаю выехать в Гомельскую область, граничащую с Украиной. В райцентры Брагин, Хойники, Наровля, от них до станции всего несколько десятков километров. Мне нужна полная информация. Взять приборы, замерять фон. А фон был следующий: в Брагине - тридцать тысяч микрорентген в час, в Наровле - двадцать восемь тысяч... Сеют, пашут. Готовятся к Пасхе... Красят яйца, пекут куличи... Какая радиация? Что это такое? Никакой команды не поступало. Сверху запрашивают сводки: как идет сев, какими темпами? На меня глазеют, как на сумасшедшего: «О чем вы, профессор?» Рентгены, микрорентгены... Язык инопланетянина...

Возвращаемся в Минск. На проспекте торгуют вовсю пирожками, мороженым, мясным фаршем, булочками. Под радиоактивным облаком...

Двадцать девятого апреля. Все помню точно... По датам... В восемь часов утра я уже сидел в приемной Слюнькова. Пробиваюсь, пробиваюсь. Меня не принимают. И так до половины шестого вечера. В половине шестого из кабинета Слюнькова выходит один наш известный поэт. Мы с ним знакомы:

- С товарищем Слюньковым обсуждали проблемы беларусской культуры.

- Скоро некому будет развивать эту культуру, - взрываюсь я - читать ваши книжки, если мы сейчас не отселим людей из-под Чернобыля! Не спасем!

- Да что вы?! Там уже все погасили.

Прорываюсь-таки к Слюнькову. Обрисовываю картину, которую вчера видел. Надо спасать людей! На Украине (я туда уже звонил) началась эвакуация...

- Что это ваши дозиметристы (из моего института) по городу бегают, панику сеют! Я советовался с Москвой, с академиком Ильиным. У нас все нормально... А на станции работает Правительственная комиссия. Прокуратура. На прорыв брошена армия, военная техника.

 

«Вы начнете оправдываться, - говорил я Слюнькову, - что вы - тракторостроитель (бывший директор тракторного завода), и в радиации не разбирались, я-то физик, имею представление о последствиях». Но как это? Какой-то профессор, какие-то физики осмеливаются учить цека? Нет, они не были шайкой бандитов. Скорее всего - заговор невежества и корпоративности. Принцип их жизни, аппаратная выучка: не высовываться. Потрафлять. Слюнькова как раз забирали в Москву на повышение. Вот-вот!! Думаю, был звонок из Кремля... От Горбачева... Мол, вы там, беларусы, не поднимайте паники, Запад и так шумит...

В инструкциях на случай ядерной войны предписывается, что при угрозах ядерной аварии, ядерного нападения, немедленно проводить йодную профилактику населения. При угрозе? А тут... Три тысячи микрорентген в час... Но боятся не за людей, а за власть. Страна власти, а не страна людей. Приоритет государства бесспорен. А ценность жизни человеческой сведена к нулю. Находились же способы! Без объявлений, без паники... Просто вводить йодные препараты в водоемы, из которых берут питьевую воду, добавлять в молоко. Ну, почувствовали бы, не тот вкус воды, не тот вкус молока... В городе держали наготове семьсот килограммов препаратов. Они так и остались на складах... Гнева сверху, боялись больше, чем атома. Каждый ждал звонка, приказа, но ничего не предпринимал сам. В портфеле я носил дозиметр... Зачем? Меня не пропускали, я им надоел... В больших кабинетах... Я брал с собой дозиметр и прикладывал его к щитовидкам секретарш, личных водителей, сидевших в приемной. Они пугались, и это иногда помогало - меня пропускали. «Ну, что это вы истерики, профессор, устраиваете? Вы один, что ли, о беларусском народе печетесь. Человек ведь все равно от чего-то умирает: от курения, в автомобильных катастрофах, кончает с собой». Смеялись над украинцами. Те на коленях в Кремле ползают, выпрашивают деньги, медикаменты, дозиметрическую аппаратуру (ее не хватало), а наш (это Слюньков) за пятнадцать минут доложил обстановку: «Все нормально. Справимся своими силами». Похвалили: «Молодцы, братцы-беларусы!»

 

У меня есть информация, что сами они (начальство) йод принимали. Когда их обследовали сотрудники нашего института, - у всех чистая щитовидка. Без йода это невозможно. Своих детей они тоже втихую вывезли, от греха подальше.Сами, когда отправлялись в командировки, имели респираторы, спецробы. Все то, чего у других не было. И уже давно не секрет, что под Минском держалось специальное стадо. Каждая корова с номерком и прикреплена индивидуально. Персонально. Специальные земли, специальные парники... Спецконтроль...

 

Из института забрали всю аппаратуру для радиационного контроля. Конфисковали. Без объяснений. Звонки ко мне домой с угрозой: «Перестань, профессор, пугать людей»! Сошлем туда, где Макар телят не пас. Не догадываешься? Забыли? Быстро забыли!» Давление на сотрудников института. Запугивание.

Я написал в Москву...

Вызывает меня президент нашей Академии Платонов:

- Беларусский народ когда-нибудь вспомнит тебя, ты много для него сделал, но плохо, что написал в Москву. Очень плохо! Требуют, чтобы я снял тебя с должности. Зачем ты написал? Разве не понимаешь, на кого замахнулся?

У меня - карты, цифры. А у них? Могли посадить в психичку. Грозились. Мог попасть в автомобильную катастрофу. Предупреждали. Могли завести уголовное дело. За антисоветчину. Или за ящик гвоздей, не учтенных институтским завхозом...

Уголовное дело завели...

Они своего добились. Я слег с инфарктом... (Молчит.)

...Проверяем детей в деревнях... Мальчиков, девочек... Тысяча пятьсот, две тысячи, три тысячи микрорентген... Свыше трех тысяч... Эти девочки... Они уже никого не родят... На них генные метки... Пашет трактор. Спрашиваю у работника райкома партии, сопровождающего нас:

- Тракторист защищен хотя бы респиратором?

- Нет, они без респираторов работают.

- Что, вам их не завезли?

- Да что вы! Завезли столько, что до двухтысячного года хватит. Но мы не выдаем. Начнется паника. Все разбегутся! Разъедутся!

- Что вы творите?

- Вам легко, профессор, рассуждать! Вас выгонят с работы, вы другую найдете. А куда я денусь?

...Вот едем мы вдоль Припяти. Стоят палатки, люди отдыхают семьями. Купаются, загорают. Они не знают, что уже несколько недель купаются и загорают под радиоактивным облаком. Строго запрещалось с ними общаться. Но я вижу детей... Подхожу и начинаю объяснять. Неудоумение: «А почему радио и телевидение об этом молчат?» Сопровождающий... С нами обычно ездил кто-нибудь из местной власти, из райкома - таков порядок... Он молчит... Я могу проследить по его лицу, какие чувства в нем борются: доложить или не доложить? В то же время жалко людей! Он же нормальный человек... Но я не знаю, что победит, когда мы вернемся? Донесет или не донесет? Каждый делал свой выбор...

Василий Нестеренко, бывший директор Института ядерной энергетики Академии наук Беларуси

 

Максимальные уровни гамма-радиации наблюдались в Киеве в момент прохождения радиоактивного облака от 30 апреля до 2 мая 1986 года, когда они достигали 1—2 миллирентгена в час. Уже через неделю они снизились до 0,2—0,5 миллирентгена в час. Изменение радиационного фона в городе Киев представлено на рисунке. Видно, что наибольшие значения фона составляли в первой декаде мая 1986 года.

 

kiev-radionuclide-pollution.gif @ chornobyl.ru [кеш]

kiev-radionuclide.gif @ chornobyl.ru [кеш]

Для сравнения укажем, что радиационная обстановка в городе Киев в 1986 году в начале мая подобна к той, которая сегодня имеется возле Саркофага 4-го блока ЧАЭС и пребывание в таких радиационных полях допускается только профессионалам.
В связи с этим несколько резонансно выглядит фото велогонки, которая проводилась в городе Киев 6 – 9 мая 1986 года.
Фото велогонки представлено ниже.

 

kiev-velo-1986.jpg @ chornobyl.ru [кеш]

26 апреля 1986 года, ночью и утром, из разных источников – от руководства атомной станции, Киевского обкома, облисполкома, штабов гражданской обороны, ЦК КПУ, Совмина УССР, Минздрава, Укргидромета Щербицкий, Шевченко и Ляшко получили информацию об аварии на ЧАЭС. Однако Ляшко в этот же день проинформировал Совмин СССР, что «уровень радиации снижается, а обстановка на станции и в Припяти спокойная».

28 апреля на стол Щербицкому, Шевченко и Ляшко легло сообщение из Укргидромета о радиоактивном загрязнении территории республики. Указывалось, что в Чернобыльском, Полесском районах Киевской области радиационный фон составлял от 80-120 микрорентген в час до 800-1200, в Овручском районе Житомирской области — 1000-2000 микрорентген в час, в селах Семеновка и Щорс Черниговской — около 1000. А в районе ЧАЭС — 500000. Это – запредельные дозы.

30 апреля замминистра здравоохранения УССР Касьяненко отправил в Совмин республики информацию, что в Киеве резко повысился гамма-фон — до 1100-3000 микрорентген в час — в Днепровском, Подольском районах и в центре города. А в пробах грунта Полесского, Чернобыльского, Иванковского районов Киевской области уровни загрязнений достигают до 20000 микрорентген в час (это в 17000 раз выше естественного фона). Отмечалось также увеличение гамма-фона более чем в десять раз в Житомирской, Львовской, Ровенской, Кировоградской и Черкасской областях.

Заместитель министра предлагал «немедленно оповестить население о радиационной опасности. Однако Ляшко, Щербицкий и Шевченко скрыли эти данные, не приняли мер для отмены Первомайской демонстрации, что способствовало чрезмерному облучению людей».

 

30 апреля в Совмине УССР была создана опергруппа по сбору информации, поступающей из Укргидромета, Минздрава УССР, АН УССР, других организаций. С 1 мая 1986 г. обобщенные данные ежедневно ложились на стол должностным лицам республики, в том числе и Шевченко. Ляшко завел персональную карту, занося в нее радиационные уровни по всей Украине. Согласно этим данным, радиационный фон в разных районах Киева с 1 по 30 мая 1986 г. составлял 1500 микрорентген в час. Это в 125 раз выше естественного. Киев превратился в опасный рентгенкабинет, в котором плясала первомайская демонстрация. Пир во время чумы.

30 апреля министр здравоохранения СССР Буренков направил в Минздрав Украины распоряжение о медико-санитарном обеспечении населения. В нем он обязывал министерство «в случаях выявления повышенного радиоактивного загрязнения принимать неотложные меры по защите населения, особенно детей, прежде всего от поражения радиоактивным йодом». Известно, что если немедленно принять таблетки калия-йода, суммарная доза поражения щитовидной железы снижается на 96%, через шесть часов — на 50%, а через 24 часа принимать его практически бесполезно.
3 мая Романенко на заседании опергруппы политбюро ЦК КПУ не рекомендовал делать йодную профилактику для жителей Киева. И в этот же день издал секретный приказ № 21с, в котором требовал «обеспечить неразглашение секретных данных об аварии».
...
Из материалов уголовного дела № 49-441: «Как установлено проведенным расследованием по делу, Щербицкий, Ляшко, Шевченко в первые дни после аварии и в дальнейшем, а Романенко со 2 мая 1986 г. (вернулся из США. – А.Я.) владели необходимой объективной информацией о масштабах аварии и ее возможных последствиях, однако необходимых мер для защиты населения не приняли. Основной вред здоровью людей, особенно детей, был нанесен вследствие отсутствия немедленного оповещения населения об аварии и проведения комплекса мер, необходимых для снижения дозовой нагрузки. (…) Анализ приведенных доказательств и других материалов дела в их совокупности свидетельствует, что сразу же после аварии на ЧАЭС началось умышленное и целенаправленное искажение правды о масштабах аварии и ее последствиях. Эти данные укрывались и строго секретились».

Прокуратура констатировала, что Ляшко, Шевченко и Романенко «беспокоились о собственном благополучии и служебной карьере», а не о «жизни и здоровье народа, сохранении его генофонда». Особо отмечено, что «самостоятельно они даже не пытались оповестить население об опасности и защитить людей».

 

Спустя 23 года после аварии на Чернобыльской АЭС заболеваемость взрослого населения раком щитовидной железы на Гомельщине выросла в 10,9 раза. В прошлом году был зафиксирован максимальный показатель за все минувшие годы – рак щитовидки диагностировали в 21,7 случаях на 100 тысяч населения. Медики прогнозируют: пик заболеваемости раком щитовидной железы в Беларуси может затянуться на десятки лет.
-- Стопроцентно доказано, что рак щитовидной железы – заболевание, которое вызвано аварией на Чернобыльской атомной станции, — говорит профессор, онколог-патоморфолог Республиканского научно-практического центра онкологии и медицинской радиологии Геннадий Муравьев. – Мы прогнозировали, что спустя 20, 30 и даже более лет именно среди взрослого населения страны будет расти количество заболевших. В группе риска остаются все те, кому на момент аварии не было 18 лет. Согласно статистике, число людей такого возраста в нашей стране достигало тогда более 2,5 миллионов человек.
До аварии на Чернобыльской АЭС рак щитовидной железы медики диагностировали в Беларуси в единичных случаях.
-- То, что авария на атомной станции может спровоцировать рост рака щитовидной железы, было известно, — говорит Геннадий Муравьев. — В момент аварии помимо стронция и цезия в атмосферу попадает радиоактивный йод-131. Он накапливается именно в щитовидной железе. Период его полураспада составляет несколько часов.
Именно в те несколько часов необходимо выпить каплю обычного йода на стакан молока. Подобные инструкции есть на всех атомных станциях.
-- Но когда громыхнул Чернобыль, этого сделано не было, от белорусов скрыли правду о страшной аварии. Время упустили. В итоге у всех, кто оказался в зоне радиоактивного облака, йод -131 осел в щитовидной железе, — констатирует ученый.
По словам Геннадия Муравьева, белорусы, которым на момент аварии было 16-18 лет, «усвоили» меньшие дозы радиоактивного йода-131. А самыми восприимчивыми оказались дети, особенно малыши до года. В первые недели после аварии медикам удалось провести исследования и выяснить, что чрезмерно высокие дозы облучения радиоактивным йодом получили около 30 тысяч белорусских детей и подростков. Именно поэтому в первые послечернобыльские годы чаще всего рак щитовидной железы диагностировался именно у школьников, а пик заболеваемости пришелся на 2002-2003 годы.
-- Но остальные дети тоже рисковали заболеть. Просто им, чтобы накопить критические показатели, требовалось время, — говорит Геннадий Муравьев. — «Дети Чернобыля» выросли, и сегодня мы уже говорим о пике заболеваемости раком щитовидной железы среди взрослого населения. И такая статистика будет наблюдаться, минимум, 10 лет. А может и 20, и 30.

 

Властями было принято решение не афишировать масштабы трагедии. В тот день в Киеве была отключена междугородная и международная связь. Официальное сообщение о катастрофе было передано по радио только 16 марта

 

Статья в газете "Правда" – "Академик Николай БОРИСЕВИЧ: Партизанские тропы науки"

Газета "Правда" – специальный проект КПРФ.ру. Всегда свежие выпуски газеты "Правда" // kprf.ru

 

— Как вы, президент Академии наук Белоруссии, узнали об аварии в Чернобыле?

— Она произошла 26 апреля, но два дня я ничего не знал. Никто ничего не сообщал мне. И только 28 апреля мне позвонили из Института атомной энергетики, сообщили, что на территории у них очень высокая радиация. Там работал у нас исследовательский реактор, там существовало хранилище радиоактивных изотопов, и я решил, что где-то произошла разгерметизация. Я распорядился, чтобы они всё померили за пределами института — на дороге, в поле, в лесу. Через некоторое время они вновь выходят на связь, сообщают, что там уровни радиации еще выше. Мы поняли, что где-то произошла катастрофа. Директор института Василий Борисович Нестеренко в тот день находился в Москве. Там как раз обсуждалась проблема создания передвижной атомной электростанции "Памир". Вскоре директор позвонил мне, сказал, что произошла авария на Чернобыльской атомной станции.

— Но ведь руководство республики уже знало о случившемся?!

— Однако в Академию наук ничего не сообщали. Очевидно, в Москве еще не понимали масштабов происшедшего. Или хотели всё сохранить в секрете. Мне как физику всё стало понятно сразу же. Хотя, конечно, масштабы катастрофы даже представить было трудно — мы не могли даже предположить, что такое может случиться. Связались с первым секретарем Компартии Белоруссии Н.Н. Слюньковым. Оказывается, он уже знал об аварии. Сказал, что панику поднимать не надо: мол, ничего страшного не произошло. Директор Института ядерной энергетики В.Б. Нестеренко вернулся из Москвы. Я тут же собрал президиум Академии наук, и на нем Нестеренко рассказал более подробно о ситуации. Это были, конечно же, самые предварительные данные. О реальной ситуации в Чернобыле мы не догадывались.

— И когда же она прояснилась?

— Пожалуй, лишь в первых числах мая.

...
— Значит, первое время вы были в некоторой растерянности?

— Можно и так сказать. Нам нужно было любыми способами добывать информацию, чтобы действовать разумно и эффективно. Мы решили командировать В.Б. Нестеренко в Чернобыль. 30 апреля он вылетел туда. После его возвращения я вновь собрал президиум академии. Присутствовали все директора институтов. Василий Борисович подробно рассказал обо всем, что случилось в Чернобыле. Был момент, когда этот мужественный мужчина, много повидавший на своем веку, не смог сдержать слез. Он был потрясен. Мы все поняли, что в Чернобыле случилась великая трагедия. С этого момента Академия наук включилась (как бы выразиться точнее?) в "минимизацию" последствий.