Морок
1.
Деньги были. Мы хорошо зарабатывали. Но сауны и женщины однажды превращаются в Морок, жить которым становится невозможно. Твоя настоящая и прошлая жизнь оказываются просто картинками, которые пляшут в голове, толкаются, скачут, наползают одна на другую, словно кучка фотографий и событие, происходящее сейчас, вдруг становится в ряд с каким-то не нужным или нужным воспоминанием, сопровождаемым музыкой, чьими-то, - не разобрать, голосами и даже запахами. И ты даже не помнишь, как кого зовут, и не знаешь, важно ли вообще это или скорее не важно, потому что все длится миг и тут же приходит следующий день - клип.
Не интересно. Кто-то, давно потеряв вкус, продолжал, кто-то апгрейдил свое восприятие до кокаина. Не знаю почему. Поветрие прямо. Тотальное. Может потому, что везло нам всю молодость сильно. Сильней, чем надо.
Школу закончили, а бизнес у нас уже был – мы интернет тянули. Сети делали. Учиться не пошли поэтому, но денег поднимали хорошо.
А одноклассники - кто куда. Кто в МГУ, а кто в армию. Мы на 15 лет школьного выпуска встретились. Противно мне стало. Посмотрел на всех, и совершенно мне расхотелось спрашивать как у кого дела и самому рассказывать. Напились мы. Мы последнее время всегда напиваемся. А тут все. Друзья, враги, девки наши – дуры, что замуж понавыходили, детей понарожали, и только потом поняли что мужья – козлы. Все напились. И Гурьян – болезненный он был всегда, ему пить вообще нельзя. Гурьян выпендриваться стал, сказал, что он один из нас кандидатскую защитил, несмотря на то, что в школе его чморили. А вот один такой. А он еще в школе был дурачок. Все жопой брал, то бишь усидчивостью. Это все знали. А сейчас филолог он. Китайский язык у него. Поспорили мы. Что я через три месяца буду на китайском разговаривать. Писать не писать, но разговаривать буду…
2.
Я стою в аэропорту Гонконга. С одной сумкой на плече, чемоданчиком на колесиках, и пластиковым пакетом. Вокруг китайцы. Их миллиард уже только в этом аэропорту. Миллиард и весь вокруг меня. Курить - в клетке стеклянной. Сижу, вокруг китайцы. 12 изгоев на весь миллиард. Мы - в клетке – а вокруг нормальные, наверно. Покурил. Подошел к таможне. Выходить надо.
Он маленький. Шустрый. Доброжелательный. Покажите, говорит, – вот странно, все мимо идут, никого не затормозили, а меня останавливают. Вид у меня, что ли не такой – покажите, говорит – показывая на сумочку на плече. Я открываю. Это что? – показывает он на бутылку коньяка, и бутылку джина. Дринк отвечаю – он смотрит на меня как на идиота, хотя не я спросил и говорит – почему 2 литра? У нас 1 литр разрешено. Ну, я – отвечаю, - не знал. Он паспорт требует. Смотрит – а! - улыбается, первый раз у нас? Вельком. - А здесь чего? – спрашивает и показывает на чемодан. Вещи личные - докладываю. Он показывает, чтобы открыл. Я открываю. Там у меня и правда, вещи. И плюс еще коньяк и джин. Три бутылки. Одна коньяка и две джина. Мне аж неудобно стало. Я сам подумал – нафига мне так много? Потом, думаю, чего много? Не много. Это они тут не пьют – маленькие вон все какие вокруг. А я всегда покупаю в дьютифри. Таможенник на меня смотрит, как на пропащего совсем. С осуждением. Вы, спрашивает, зачем к нам? Я отвечаю, что мол, просто посмотреть. Всегда мечтал Китай увидеть. Что увидеть? – Китай говорю.
Таможенник говорит, ладно – раз вы у нас первый раз. Но только на первый раз он меня мистера такого-то прощает. Он погрозил мне пальцем. Или не погрозил. Или только вид такой сделал. Хотя молодой. Такой же, как я. Любите джин и коньяк, говорит, видимо очень. Я ему отвечаю, что нет, не очень. Ну не рассказывать же ему про все. Я их, правда, не очень. В детстве читал, что джин всегда в Азии пьют от малярии, поэтому и взял, раз положено, да и просто приятно было вспомнить, не про малярию, конечно, а что когда-то книжки читал. А коньяк – честно говоря, коньяк я не знаю, зачем покупаю. Мне он вообще не лез никогда, кроме одного раза в жизни. Но покупаю почему-то всегда его. Не стал я этого конечно таможеннику рассказывать, тем более что выглядел он явно не зло, а даже доброжелательно. Еще обидится. Так я и промолчал. А он тоже, хотел было еще что-то сказать, судя по поднятой руке, потом махнул, ладно, говорит, а здесь что? – и показал на пакет из москоу дьюти фри у меня в руках. Ох.
Я не хотел его открывать. А потом, думаю, делать нечего. Там у меня виски была бутылка. 3,5 литра. Чиваса. Потому что если что я и люблю, так это виски.
3.
Русские везде есть. В Гонконге тоже. Я нашел русский ресторан в отельном справочнике и пришел туда. Русского там ничего не было, кроме водки и морозильной камеры. Любят они людей за стекло сажать, как я посмотрю. В ресторане значит комната прозрачная такая, красного стекла. Там иней лежит везде. Тебя в шубу наряжают. Смеются при этом почему - то. Ты туда заходишь. А там ну, может минус 5. Ты там стоишь, и выпиваешь стопку водки. Потом выходишь. Все тебе хлопают. Весь кайф. В чем – не спрашивайте. Глупость ужасная. Русские там были только мужик с бабой, которые пели. Неприятные достаточно. Все такие в национальных рубахах. И пели-то плохо. И песни эти я дома и не слышал. Типа «Калинка-малинка». Брр. Но рассказали, что я хотел. Спасибо им. Я все в книжечку записал. Как доехать и как найти то, что мне нужно.
4.
Ехал я в центр. На транспорте общественном. План у меня был простой.
Доеду до центра. Найду где переночевать. Это сегодня. Завтра найду русских, поговорю с ними. Пробью где мне взять то, что мне нужно и где тут лучше жить, чтобы не в гостинице. Пару дней поищу то, что мне нужно, определюсь с этим. Потом определюсь с жильем. И все.
Думал я так, глядя в окно автобуса. А город странный. Чужой. Даже, честно говоря, чуть подрастерялся я, когда в автобус зашел и не понял, как тут платить. Застенчиво, видимо, выглядел. Водитель сам подошел и взял деньги. Странный город. Все другое. Движение левостороннее – небоскребы вокруг. Жарко очень на улице и очень холодно в автобусе. И миллиард китайцев вокруг. Жуть.
Приехал в отель. Первый же попавшийся. Номера были. Взял подешевле. Это подешевле 170 долларов обошлось.
И не спалось ведь ни фига.
С возрастом избавляешься, наконец, от заблуждений. В юности ты считаешь, что первые звездочеты были романтиками, а в старости до тебя доходит, что бессонница бывает не только у тебя. И действительно. Если ты романтик - то чего-чего, а звезды ты точно не будешь считать. Они тебя и так устраивают, - не посчитанные.
Вот стою здесь на этом балконе, вокруг неизвестные мне огни. Огни домов, огни корабликов, огни самолетов, неприлично ровным светом - луна… Билет через 3 месяца ровно. Спецом брал с закрытой датой. День в день. Хрен с ним со спором. Не на деньги спорили. Я на деньги не стал бы. Этот задрот Гурьян правду говорил. Я сам так думаю. Это и обидно.
Он говорил, что пустые мы. Оболочки одни. И мысли у нас куцые и сами мы зомби и даже не жалко нас. Так нам всем и надо. И нам, и всем. И вообще кончилось все и больше ничего не будет и что оказывается, если мы не поняли эти 10 лет и есть вся жизнь. И все уже понятно. И ничего не интересно. И все. И никаких планов на жизнь.
Поэтому я и сказал, что готов с ним поспорить. Что - ни фига. Что я – живой. Что мне все его метания бывшего романтика на фиг не нужны, поэтому я и не хочу ничего такого и в театр не хожу и книг не читаю. Мне и так хорошо. А было бы мне нужно – я бы все и сделал. А он просто истерик. И что я никуда не уехал не потому, а потому что не хотел. И не учился не потому, что жадный до денег, а потому, что по-настоящему не знаю чего хотел бы учить. А так – всем понятно, что мог. Хоть бы и в его Китай и язык там бы выучил сильно быстрее, чем он в институте своем 6 лет. Потому что образование языковое – вообще фигня. Я не понимаю что это. Язык можно итак выучить, была бы нужда. Раз миллиард разговаривает на нем, я как-нибудь не дурнее - говорю ему. Он, потея и волнуясь - говорит, не выучишь.
Я говорю – через 3 месяца будем тут сидеть с тобой и говорить на твоем китайском. Встал и ушел.
А на самом деле прав он. Прав. Все кончилось. Я и сам так думаю. Как-то там было: - ля ля ля ля... прошедших дней. А картинки – картинки все мелькают и мелькают. Откуда? Как, черт возьми, все так? К чему они лезут?
Вот сестра руки поморозила, катаясь на горке, вот выпускной, вот Анька в подъезде говорит – не надо. О, бред-то где! А убил бы он меня тогда своим ножиком столовым за 20 копеек, этот урод, что стекла тырил? А так я его. А ведь сгнил уже, наверно…Нет, не уснуть. Опять эти картинки, картинки…
5.
В стрип баре в метре от меня извивалось что-то почти голое.
Рядом плюхнулся молодой, аккуратно стриженный латинос. Их была компания. Негр, латинос и еще парочка белых. Все одинаково аккуратно стриженные.
-Откуда ты? – спросил меня латинос.
-Из России – я ответил раз спрашивают.
-О, русский! - Вдруг обрадовался он очень искренне. - А ты знаешь, где тут русские шлюхи?
-Что, переспросил я? – гвалт стоял нешуточный и я мог ослышаться.
-Русские девочки где тут? – глаза у него горели тем самым, хорошо знакомым огнем, когда не важно куда идти, лишь бы в туманной перспективе маячило... молодой, короче говоря. Неудержимый такой боец росточка небольшого, но четверо - это многовато. Я вытащил деньги и запихнул в стакан, в котором стоял мой счет. На всякий случай, буду знать что расплатился.
-Мне очень нравятся русские девушки. Серьезно – он явно хотел общения. Веселое горение в его глазах куда-то исчезло. – Мы в Залив идем – вдруг добавил он, видя, что я встал – Понимаешь? Сегодня увольнительная последняя. - Он словно действительно надеялся на мое понимание.
-Нэви ты?
-Нэви – кивнул он головой вниз и опрокидывая текилу движением наверх.
-Гражданство мечтаешь получить? Страстно мечтаешь радостно вставать вместе со всеми, когда вверх ползет под музыку американский флаг и переполнятся гордостью за великие деяния и заодно перетащить всех 12 сестер в Детройт, чтобы вместе на конвейере гайки крутить? – я всегда выражаюсь витиевато в такие моменты. Иногда к концу фразы вообще забываю, о чем вначале говорил…
Он что-то такое на лице изобразил, словно делал вид, что мог ослышаться – гвалт ведь стоял нешуточный, - потом бросил, улыбнулся и хлопнул меня по плечу. Давай, говорит, выпьем, русский.
Я взял телефон и поднес к уху, как будто мне кто-то позвонил и вышел, как будто в баре мне не слышно. Никто мне не звонил, но очень хотелось уйти…
Из бара вышел. Постоял. Набрал номер. Костик рассказывал про тендер, говорил, что ему срочно «мамы» нужны, что «камни» кончились и дистрибьютеры - скоты, держат цены и что префект теперь новый и подходов к нему пока нет – в общем, всякую чушь. Потом спросил, слышу ли я его вообще.
Я сказал, что слышу, но так, словно он очень далеко.
-Что ты вообще думаешь по этому поводу – он спрашивал так, будто важней дела в жизни не было.
-Честно? – я давал ему возможность…
-Конечно.
-Ок – ну, раз люди хотят правды: – Шел бы ты в жопу со своими префектами.
-Угу – после недолгого молчания отреагировал Костик.
-А ты сейчас вообще чего делаешь? - поинтересовался он.
-Стою, смотрю.
-На что? – в голосе слышалось презрение, словно и уважать меня не за что.
Я посмотрел, во что я собственно уперся взглядом. Говорить этого Костику не хотелось, но раз уж …
-Мне какой-то трансвестит глазки строит.
-А. Угу. Ну, понятно. Ну, ладно тогда. А чего звонил-то вообще?
-Не знаю. - Не объяснять же ему, в самом деле. Да и что объяснять тоже непонятно.
-Ты там не подрался часом?
-С чего ты взял?
-Да так. Говоришь, будто тебе челюсти свело.
Телефон я убрал. Противно когда тебя так знают. Ты думаешь ты тайна , а ты оказывается, открытая книга. Букварь для заторможенных ты. Книга – это много.
Открыл рот широко. Что-то щелкнуло.
Трансвестит ветреный какой-то. Только что пялился на меня зазывно и уже улыбается кучке американских морских пехотинцев вывалившихся за моей спиной из бара. И не боится же. Славные нэви поддерживали друг друга. Чтобы не упасть. Латиноса почти волокли. Около транса он остановился, схватил его за грудь и стал ржать. Я отвернулся – и не понял, куда мне надо заходить. Все двери в бары одинаковые. Везде красные тяжелые шторы, везде перед входом на стульчике сидят, мило улыбаясь страшные мистресс, отовсюду музыка…
Кто-то рядом очень громко матерился. По-русски.
6.
Лена была из Хабаровска. И поверить в это было можно. Она так крыла какого-то китайца на выходе из дискотеки, что было сразу ясно – что она из Хабаровска. Ну, в смысле наша кость. Я с ней познакомился. Это было так приятно, сам не ожидал, вдруг встретить нашего. Она – старший лейтенант милиции. В родном городе. В детской комнате работает. А сюда приезжает уже 6 год. И работает тут проституткой. А пошли все – говорит она. Иногда на 3 месяца, иногда на 4 в году. А на работе отпускают, конечно – куда они денутся, - говорит она. Она мне даже ксиву показала. Тут, она говорит – наших девушек – полно. В основном в Макао. Это рядом совсем. Ух и надрались мы этим вечером. Тем самым виски. Здоровы пить наши менты. Вот что я вам скажу. Лена дебоширила и была очень шумной. И еще помню, что у нее постоянно звонил телефон, она поднимала трубку и говорила одну и ту же фразу: Пошел ты! Ага, не понимаешь – и тут же говорила тоже по английски. Пусть, - объяснила она мне, - заодно русский учат.
Я спросил сколько денег, а она обиделась и ушла. А что мне надо было делать? Не спрашивать? Черт их разберет всех. Но чувство было такое, что напортачил снова что-то опять. Вот как бывает. Не успеешь в город незнакомый – черт-те куда, приехать. И уже!
Лег спать. Все равно светало.
7.
Итак, какой план у меня был? – Очень простой. Снять квартиру быстро, потому что квартиру снять всегда дешевле, чем в отеле жить – это второе. А первое – баба мне нужна была. Поэтому из всего, что мне предложили на Ван Чае, я и выбрал. Были покрасивей. Но выбрал я эту. У нее мордочка умней была. Жаклин звали. И она не говорила по-английски и соответственно, контракт был дешевле. А мне язык нужно было учить. Зачем мне она с английским? Так мы и договорились. Смешно, все по контракту. Прям, - жена. Жена на 3 месяца. Азия. Они не такие как мы. И стали мы с ней жить. И учить китайский. И знать я не хочу - морально это, по-вашему, или нет.
8.
Когда утром открываешь глаза, оглядываешься, понимаешь что не понимаешь, в принципе, как ты оказался в этом интерьере – это одно чувство.
А когда в этом интерьере вдруг мимо тебя проходит молодая совсем китайская девушка, голая и ты вспоминаешься, что с ней ночь провел, судя по лежащим на полу презервативам, То это чувство другое. Сразу понимаешь, что ты все-таки очень неаккуратный и бардачный, и развести такое свинство и на полу тоже – это значит - совсем себя не уважать. Надо было вчера выкинуть аккуратненько. Тогда бы не было так … а она их вдруг поднимает, и так при этом смеется и так хохочет, покачивая ими – презервативами около ушей, как будто у нее клипсы, вот тут ты и удивишься. Хрен с ней – с нравственностью, неаккуратностью и непонятным ощущением того, что ты урод. Она стоит, смеется, показывает тебе презервативы, что-то щебечет и совсем не стесняется.
9.
Китайский начали учить мы в кафе, куда пришли завтракать…
Как будут палочки, как будет «меня зовут» и все такое. А вот когда вышли мы оттуда, чего делать – я и не знал. Мой план тут кончался. Что делать, когда делать нечего в незнакомом городе, не то, что не знакомом, а вообще чуждом – это проблема. Я даже испугался. И посмотрел вокруг. А вокруг – миллиард китайцев и у каждого дело есть. Все спешат куда-то. И лица. У всех деловые. Страшно. Кто-то рыбу грузит. Кто-то с папочкой идет. Кто-то в машине едет. Мужик мимо пробежал. Джоггингом он занимался. О! – подумал я. Надо бегать по утрам. Давно ведь хотелось. И мы пошли покупать кроссовки. Мне и Жаклин. Будет тоже бегать.
10.
Бегать она отказалась. В конце концов, когда я понял, что она дурит мне голову, делая вид, что я не понимает, что я хочу одеть на нее кроссовки, не для того, чтобы трахать в кроссовках, а для того, чтобы она бегать пошла, я плюнул и пошел один.
А там – на улице то бишь, там жуть. Миллиард китайцев высыпал на улицу и все цигуном занимаются. Прямо из подьезда когда вышел – бабки, труха по виду зовсим, мечами машут. Ну не машут, но все равно мечами. И лица у всех пресерьезные. И такой я в европейских шортиках между этими лавирую бегу по набережной. И жарко и странно.
.
11.
Я в душе был, когда она телефон мне принесла. Мылся после бега. Не собирался я по телефону разговаривать – это вообще в мои планы не входило. Но эта хулиганка сама нажала прием и сделала вид, что сейчас будет говорить чего-то. Пришлось выскочить из ванны, схватить телефон – а она давай хохотать. Так, что аж складывается пополам, рот себе зажимая, чтобы, значит, не было слышно ее смеха. Мама звонила. Я сказал, что в Китае в командировке. Что срочно нужно было вылететь по работе и что телефон выключу, и что нет у меня времени говорить сейчас, и что я занят очень. Что делаю сейчас? – тут я запнулся. Не говорить же ей, в самом деле, что я стою в душе, держусь за стенку, и что мне неизвестная мне китаянка минет делает. На переговорах, говорю – и выключил телефон.
12.
Мы сидим в кафе и не смотрим по сторонам. Мы учимся говорить. Ей это тоже нравится. Она радуется, когда я чего-то повторяю точно. Хлопает в ладоши. Это – чашка. Принесите, пожалуйста, кофе. Мне счет, пожалуйста. Я женщина. А ты – мужчина. Или ты тоже женщина? Мне 27 лет. Я приехал из Москвы. Я сыта. Я сыт. Я тебя люблю. Спасибо. Я живу в Гонконге. У меня есть ай-ди кард. Я – резидент. Пожалуйста.
Она не курит и морщится от дыма. Она терпеливая и внимательная. Тычет в меня пальцем, когда замечает, что я смотрю на других женщин. Но не зло, как наши, а смеясь. И что-то лепечет при этом и сама себе смеется.
Я тоже так могу – смотреть на нее и говорить – ну ты и дура, ну ты же совсем дура. И узкоглазая ты. И чего ты на меня смотришь? Она мне – уверен, тоже что-то такое говорит сидит. И вот мы сидим, говорим друг другу слова. Честно говорим. Не заботясь о вежливости и культуре. И – ни фига не понимаем. И смеемся. А я так давно не смеялся. Вот так – в голос и даже не помню себя таким. Увидел себя в стекле – на улице уже темно совсем. Увидел себя – вот так, с запрокинутой головой – и аж остолбенел. Сижу я. Сидит Жаклин. А на улице стоит девочка и пялится на нас.
Сегодня важный день. Когда мы садились в такси – я сам сказал – Лайгон се. И водитель меня понял! Лайгон-сэ – повторил он и кивнул. Это они так район называют, где мы живем. Лагуна Сити по-ихнему.
13.
Я гуайло. И вы – гуайло. Потому что у нас длинные носы. Так нас зовут с вами. А они – не гуайло. Они местные. Но Жаклин – не местная. Она – мэйнлэндер оказывается. Это значит - живет она на материке, а не в Гонконге. Точно я и сам не понял что и как. Потому, что это - она обвела вокруг - не Китай. Это – Гонконг. А точнее Сяньган. И тут много гуайло. Потому, что раньше тут англичане были. Тут вообще много чего оттуда. Как в Лондоне. Автобусы двухэтажные, и названия мест. Пик королевы Виктории, например. В эмтиар когда едешь – это метро, значит. В выходной. А сегодня выходной – сидит, к примеру, семейка – Папа, мама и сынок. И так они на англичан похожи. Аж смешно. Сидят, клюшки для гольфа держат. Цивилизация. И сторонятся мэйнлэндеров. Те ведут себя как-то чудно. Громко говорят, толкаются, кучкуются. А местные их сторонятся.
Мэйнлендеров видно. Они стоят в плохих одинаковых костюмах где-нибудь посередине. Не важно чего – площади, улицы, станции метро- главное посередине, кучкой и смотрят вокруг. И есть из них очень важные лица какие-то, наверное. Остальные перед этими важными заискивают. Или уважение оказывают. Жаклин – тоже мэйнлэндер. Я ее толкнул, когда увидел эту кучку людей и вопросительно кивнул – кто, мол, эти странные люди. Она сделала большие глаза. Ну, по крайней мере, я бы так сказал, если бы так наши кто-то сделал. А Китай – она махнула рукой. Китай там. Ей туда нельзя, потому что она тут нелегально, как оказалось. Это я понял, когда она мне карточку показывала свою. Она, оказывается, не резидент. И еще она показала мне свою фотографию. И там у нее значок, как у нас был комсомольский, если помните. И там она такая в униформе и все вокруг в униформе. А больше никаких фотографий не показывала. Хотя я просил.
14.
Мы ехали в лифте с прозрачной стенкой. На 56 этаж. Я, Жаклин и китайская пара. Мужчина и женщина. Мы с Жаклин молчали. Я смотрел через прозрачную стену, как город, который только что был вокруг, оказывался далеко внизу. Китаянка все время чего-то быстро-быстро говорила. Мужчина стоял спокойно, очень изредка вставляя свое веское «Ы» в ее трындеж. Женщина была чем-то недовольна. Ехали мы долго и за все время он произнес это «Ы» раз шесть. Я не выдержал, и когда она следующий раз сделала паузу, чтобы набрать воздуха сказал «Ы» вместе с ним. Сам не знаю, как это вышло. Думал я вовсе о другом. Точнее даже не думал а вспоминал как все-таки странно выглядит шкаф для одежды, когда твоя одежда висит, твои полки – полные а вот другие полки, –рядом, пусты. У тебя висит пальто, армейский тулуп, два пиджака а три четверти пространства – сиротливо свободны. Только вешалки болтаются. И ты вытаскиваешь вещи, складываешь в чемодан и вдруг натыкаешься среди своих футболок на забытую, а может специально оставленную женскую кофточку. И держишь ее в руках, и не знаешь что делать. Толи выкинуть, толи понюхать, толи положить в чемодан и забрать с собой и в результате кладешь ее на место - на одну из пустых полок. От этого их вид становится еще сиротливей…
Китайцы замолчали. Дальше ехали молча. Не знаю я их выражений лиц – что-то понять по ним сложно. Но мне показалось, что Жаклин взглянула на меня, вдруг, с интересом.
15.
Вы часто смотрите на себя в зеркало? И что? А если подойти поближе? Нет, одев очки подойти. Издалека и без очков и в широкой рубахе все еще нормально. А если снять рубаху? Вас не смущают появляющиеся седые волосы? Проплешины? Да, да. Проплешины. Сколько на лоб не зачесывай – а они все равно ведь есть. Кого мы обманываем? Можно, конечно, их выдрать, вот, например этот - наглый, слишком белый. А что толку – их вон сколько.
Ладно, волосы хрен с ним а, простите, животик? Ерунда? Небольшой? Вот эти ушки по бокам? Слегка нависающие над ремнем? Это не живот – их не втянешь. А если расслабить, и посмотреть на себя честно…
Гурьян, чахлик невмерущий, на этой встрече, черт меня туда понес- ведь не хотел же, говорил:
-Что толку, что вы спортом все занимались? Все детство? Кто ты был? – Кандидат в мастера спорта ты был. А щас посмотри на себя? Сидишь, смолишь одну за одной и кашляешь нешуточно. Здоровяк, блин. Я с тобой здоровался за руку, а у тебя ладонь мокрая, как у сердечника… Еще пару, ну пять лет и и.. будешь в 8 ложиться как миленький и о врачах разговаривать. Какой лучше, какой хуже и все они ни фига не знают.
-А ты о них с детства говоришь - сказала Анька, пощупав мокрую руку действительно много курящего Костика.
-Да, я с детства о них говорю. Ну и что? С детского сада таблетки жру. И жрать буду. Но и ты, Ань, знаешь, это ты раньше раздеваться любила, потому что точеная была, а сейчас? Лишних килограмм 40 уже, пожалуй набрала. Раньше выйдет такая на пляж и раздевается меееедленно. Ни на кого не смооооортит. Такая цааааца. Щас вот разденься.
-40 это ты со зла. Что ты сказать-то хочешь? Ты хоть сам знаешь? Ты что, еще не понял что главное в жизни? – Аня завелась.
Какой же противный этот пьяный треп. Если вспомнить. Блевать охота, как вспомнишь. И стыдно становится.
Истерик он все-таки. Этот Гурьян.
В зеркале стоял мужичонка средних лет. С животиком небольшим, с заплывающими плечами и начинающей седеть головой.
Я стал бить по воздуху руками. Что-то не сильно получалось. Я отпрыгнул и ударил ногой с разворота… Когда-то это называлось Панде доле чаги…
Почему так всегда бывает? В зеркале была вышедшая из душа Жаклин…
Вот она смеялась. Тоже дура. Нашла над чем смеяться. Подвернув ногу, я насадился на спинку стула. Тем самым местом и насадился. Пахом то есть. Не смотришь на себя в зеркало – и не фига в него смотреть, вот что я вам скажу.
16.
Во всем есть хорошее. Даже когда у вас синяк в паху и вы ходите, будто вам гирю подвесили между ног надо уметь радоваться жизни. Знаете, как называется это место у китайцев? Уж не знаю, литературное ли это выражение, или нет, но называется оно – Сяо-ди ди. Что в переводе означает – маленький братец. Ну, по крайней мере, так мне объясняла Жаклин, навязчиво предлагая свои услуге по лечению моей травмы угрожающего вида и запаха мазью. Трахаться – это одно, а вот давать мазать Сяо-ди-ди в общем-то малознакомой женщине, это наверное какое-то извращение. Я – не сдался. Я не извращенец. Не то воспитание.
17.
Жаклин никогда не выключала телевизор. Круглые сутки по нему показывали одно и тоже. Круглые сутки там были скачки. Лошади и иногда борзые.
Сядет так перед телевизором и смотрит. И чипсы ест. Смотрит не отрываясь.
Ночь. Темно. Ее китайское лицо освещается синим. Она расчесывает волосы. И смотрит в телевизор. И есть чипсы. И даже не понятно - болеет она за какую-то конкретную лошадь или нет. Походив из комнаты в комнату, я сел рядом. Стал смотреть. Дзинь-дзинь-дзинь - они поскакали.. Дзинь- дзинь-дзинь- они прискакали. На ее лице – я специально смотрел – ничего не менялось.
Я взял незаметно взял пульт и переключил. Она с удивлением на меня посмотрела. Как будто у меня – не знаю, лишняя пара рук или глаз во лбу. Посмотрела на меня, обратно на телевизор – опять на меня, будто говоря – и что?
По другому каналу китайцы–мушкетеры дрались на шпагах с китайцами- гвардейцами кардинала. Китаец – Дартаньян с кружевном воротнике типа ловко кого-то проткнул шпажонкой. Пронзенный, насвозь до гарды, упал умирая и задрыгал ногами, как будто ему очень щекотно. Потом его дрыгающиеся в воздухе ноги замерли и.. и он сделал вид что умер. Ноги его бессильно упали. Несложная такая смерть.
Я отдал пульт Жаклин. Она переключила на скачки. Я взял тетрадку, сел к подоконнику и стал прописывать иероглиф. Точнее два. Один похожий на нашу букву Ф. Оба вместе они означали: «Китай».
За окном были знакомые огни незнакомого города, далеко внизу- синий бассейн. В бассейне туда- сюда плавал человек.
18.
Светало. На подоконнике лежал тетрадка, где было две строчки иероглифов «Китай» шесть парусников и двенадцать одинаковых профилей гладиатора. Больше я ничего не умею рисовать. Я с небольшой наплечной сумкой собирался уезжать. Закрыл за собой дверь, потом открыл ее опять. Забрал тетрадку. Посмотрелся в зеркало и опять закрыл за собой дверь.
19.
С одной стороны турникета – китайцы в униформе. Веселые, спокойные, доброжелательные. С другой - тоже китайцы в униформе. Но только в другой. Зеленой. Серьезные и надутые как индюки. Как бывает с важными людьми, у которых нет денег.
Граница.
Гонконг и Китай.
Очень большая разница.
20.
Я сел в такси. Похуже чем в Гонконге. С мощной решеткой между водительским и пассажирским сиденьями.
И-джи-цзоу – сказал осторожно я.
И-джи–цзоу – повторил китаец, улыбнулся, и .. поехал. Поехал! Это, я вам скажу, стоит того.
21.
Перед рестораном была здоровенная клетка в которой ползали черепахи. Без панцирей. Десятки розовых, нежных черепаших тел. Рядом в чане – червяки белые. Рядом в клетке - змеи, китаец выбирал. Выбрал. Ее достали, тут же с живой сняли кожу…
В небольшой клетке за змеями сидели щенки. Семейство присматривалась к щенкам на предмет кого бы сожрать. Китай –это не Гонконг. Только что свернул с нормальной, освещенной улицы, прошел несколько шагов – вокруг что-то не то. Улицы узкие, белье висит. Кучи мусора и личности. Очень странные личности. И поглядывают все так словно хотят отнять паспорт и заставить работать. Отхлебнул джина. Оглянулся, взял трубу –длинновата. Взял покороче. Иду – от меня шарахаются.
Во главе на столе в комнате у Аньки дома стоял стакан наполовину. Сверху лежал черный кусок хлеба.
Я зашел – не сразу его увидел. Пока поцеловался с девками- какими девками, тетки уже. Пожал руку парням. Потом его увидел. Сел. Оглядел всех. Все молчали.
-Кто?
Витька Пилюгин. – ответил Костик, туша сигарету в пепельнице. Пепельница была полной – они уже давно сидели.
Кури на кухне – сказал кто-то.
-Почему? – спросил я.
Анька качала головой: - Повесился. 40 дней сегодня.
Второй уже – добавил Гурьян.
Третий – Света Ламо, в смысле – Мазихина. Год назад. В Брюсселе. Машина сбила – об этом, кроме меня никто не знал. А сказать надо было, наверно. Я и сказал.
Кто-то из девок зажал себе рот и заплакал.
Бам – зашел за поворот – нормальная улица. Небоскребы. Люди в нормальных одеждах. Школьницы бегут с ранцами и в галстуках пионерских.
Остановилось такси. Вышли китайцы в костюмах. Обошли такси, вытащили еще одного – такого же. В костюме. И поволокли его в отель. Прямо за ноги.
Я сел в такси.
Шифу . И чжи дзоу. Открыл рот – что-то щелкнуло.
Шифу как-то странно посмотрел на меня и поехал. А я, оказывается до сих пор со ржавой трубой.
22.
Я почти бежал по площади к пропускному пункту. Было темно и скоро пункт закрывался. Остановился оглянуться, посмотрел не часы. Кто-то дергал меня за брючину.
Я не знаю, как это описать. Представьте себе человека. То есть, - нет. Представьте себе человеческое и даже красивое лицо. С умными глазами лицо. Лицо смотрит на тебя снизу вверх. Потому что находится чуть-чуть выше уровня земли. Я остолбенел.
Одна рука нормальная. Все остальное… Переломанный в нескольких местах позвоночник, ни одного целого сустава, набедренная повязка атрофированные мышцы ног. Паук с человеческим лицом. Из темных углов ко мне спешили еще несколько нищих. Цвета земли, по которой они ползают. Я вырвал брючину и ушел, оглядываясь. Нищие потеряли ко мне интерес и поползли к другому опаздывающему… Китаец, одетый как негр-реппер, поглядывая на часы, почти бежал. Пробежал нищих, не замечая, меня, - не замечая …
Он, судя по всему, тропу знал. Я пошел в туже сторону.
23.
Жаклин была грустная, когда я показывал ей фотографии, сделанные в Китае. Мафия – объяснила она человека паука. Ребенка – раз, забирают. Потом, чик – чик и человек паук. Много денег. Хорошо дают.
Грустная и чуть-чуть как будто злая. Я уезжал. А мы сидели и разговаривали. Ну не то, чтобы прямо разговаривали. Но общались. Я спросил ее про семью. Она посмотрела на меня и, и выяснилось, что у нее ребенок есть. И муж. Она показала мне фотографии. Я не знал что сказать. Молчал – а она спросила: женат ли я. Я сказал, что уже нет. И больше ничего не стал рассказывать. Мы сидели в револьверз ресторан на небоскребе. Ресторан вращался и вокруг были то горы, то город, то море, то снова город. Мы молчали. Завтра был самолет…
.
24.
Как это произошло – не знаю. Я не заметил. Да и чего об этом думать. Трахаться мы с Жаклин перестали. Лежали ночью на кровати. Повторяли мое выученное выступление. А потом отворачивались и засыпали. Или обнимались и засыпали. И было хорошо. Привык я к ней, что ли. Может, как-то по-другому, относиться стал. А, может она ко мне. А может, просто я ей не нравился.
25.
Новости в аэропорту смотрели двое. Я и еще какой-то гуайло. Диктор тревожным голосом рассказывала, что где-то что-то опять толи случилось, толи могло случиться. Я пил коньяк из пластиковой бутылки. Пластиковые ряды стульев перед телевизором были свободны. Отлетающие дозакупались на оставшиеся. Похоже, только нас двоих интересовал мир и происходящие в нем события. А может, только нам не хватало этого тревожного голоса и серьезного вида. Очередной раз отхлебнув, я протянул бутылку ему. Он ее взял, сказал сенкью, сделал добрый глоток и отдал мне. Как настоящий. Помолчали. Откуда ты, брат, спрашиваю? Из Уэлса, говорит. А ты откуда? Я говорю – из России. О! Из России! Я очень люблю русскую поэзию – вдруг заявляет мой сосед.
-Ты знаешь русский? – спрашиваю.
-Нет – он отрицательно покачал головой.
-Читаешь в переводе?
-Нет – он опять покачал головой. - Но очень люблю. Серебряный век.
Пожав плечами, я опять отхлебнул. Протянул ему. Он приложился. Мы посмотрели следующую новость. Никкей рос, Насдак падал. Цены на нефть были прежними.
-В молодости, продолжил он, у меня была русская подружка. В Университете. Она читала мне стихи. Очень красиво. Он повторил по-русски – Ошень красиво. Никогда не переводила.
Я молчал.
-Очень красиво звучат. Это как музыка незнакомой страны. Не понимаешь, и что-то придумываешь себе сам. А может, не придумываешь, может, чувствуешь. Иногда лучше не знать перевода. Я так думаю. Ты знаешь какие-нибудь русские стихи? – вдруг спросил он.
Я посидел, подумал. Прокашлялся.
-Белеет парус одинокий…нет, – другие.
Тучки небесные, вечные странники
Мчитесь вы будто как я же, изгнанники
С милого севера
В сторону южную
Что же вас гонит? – судьбы ли лишенья…
Давно я не читал стихов вслух, вот что я вам скажу. И не вслух то давно не читал. А вот вокруг миллиард китайцев, гонконгский аэропорт, объявляют рейсы, а я сижу с бутылкой коньяка перед новостями и читаю стих, и какой-то худой нелепый инглиш с закрытыми глазами меня, покачиваясь, слушает, придумывая себе смысл или пытаясь почувствовать настоящий или просто вспоминая. Мир странно устроен, правда?
26.
ФИНАЛ
Дело не в том, люблю я Китай, не люблю я Китай. Люблю я Россию или не люблю. Не буду я об этом думать даже. Тебе или хорошо или плохо. Может у тебя денег нет, или жена ушла, или друг умер, или собака, или нашли сахарный диабет – тебе плохо. И кажется, что всегда так будет. А может, весна, или дождь теплый или ты на катере на рыбалке сидишь и рыбу ловишь, и солнце встает, и друг с тобой рядом сидит и на поплавок смотрит и на лице его спокойствие и такое выражение, что тащится он и вообще все у него отлично – и все хорошо и кажется, что так всегда и будет и было.
Сидели на кухне. Я не раздевался. Не хотел я раздеваться. Не хотел даже ботинки снимать. Если не раздеваешься, то не чувствуешь, что надолго сюда. Я и не хотел этого чувства. И я рассказывал про Китай. Все слушали. И Гурьян слушал. Я говорил на китайском. Я рассказал что хотел. С ошибками конечно. Чувствовал, что леплю чего-то, но лепил уверенно. Жаклин бы смеялась. Но я говорил. Рассказывал. Все слушали.
Вот – закончил я. Все посмотрели на Гурьяна.
- Не понял почти ничего. – Сказал он. Кто-то хохотнул. Это не китайский, - продолжил он. Это кантониз. Все молчали. Наречие такое гуаньдунское. – он на меня посмотрел. Я не проспорил... – он продолжал и возможно впервые в жизни его слушали так, как он всегда хотел - внимательно, и его оценка чему-бы то ни было впервые звучало весомо и окончательно - Но и ты не проиграл. Выпьем, говорит. Я отказался и встал. По телевизору шли без звука «Три мушкетера». Мушкетеры пели.
Неприятные они все – одноклассники мои. Плохо мне там было. Прав Гурьян. Пустые все. Как оболочки. Пить я с ними не стал. У меня нет обратного билета обратно. И тут не хочу я здесь. Ни дня не хочу. И по фигу мне, что по-русски так не говорят. Я знаю, о чем я. И все-таки они спросили. Анька спросила. Анька – блядские глаза. Я ее до сих пор люблю, наверно. Я их всех люблю.
-Зачем ты приехал? – спросила. Чтобы доказать, что выиграл? Совсем не изменился ты. Всегда хотел все делать отлично. Самоутверждаешься все? Показываешь, что ты лучший?
Я ничего ей не ответил.
Что я мог сказать? Что не прав я и не прав Гурьян? Что жизнь не кончилась? Что нужно встать и жить, только и всего. Может и стоило - вы скажете. Может. А может и нет. Не знаю. И думать об этом не хочу. Кому надо, тот поймет. Я сел в машину, простоявшую три месяца во дворе и ехал по родному городу. И слушал музыку. И доехав до дома, выключил двигатель, но не смог выключить мелодию. И когда она кончилась, и я закрыл машину, и поднялся к себе домой, и открыл дверь и занес чемодан.., а в коридоре почему-то стоял другой чемодан. Красненький, явно женский. Я тихо - тихо, так чтобы не проснулась та, кто с ним почему-то вернулась, прошел на кухню, по дороге открыв шкаф – вещи висели и полки не были пусты. Холодильник на кухне был неожиданно полон и посмотрел в свое московское окно на московскую улицу – так не похожую на другую… эта музыка звучала у меня в голове. И падал тот же самый снег, который падал, в день моего
Это сообщение редактировалось 14.03.2004 в 02:39