Производя артиллерийские маневры под Петергофом, Николай I скомандовал залп из орудий. Само собой разумеется, что залп должен был последовать холостыми зарядами, но каково было изумление и ужас всех, когда внезапно из одной пушки вылетел настоящий снаряд, и шипя, пронесся над головой царя, заставив его сделать невольное в подобных случаях нервное движение вниз.
Вне себя от гнева, Николай Павлович позвал своим громким голосом батарейного командира, в батарее которого оказался столь непростительный недосмотр, и когда последний, бледный как смерть, подскакал к нему, государь облегчил свое сердце, выругав его трехэтажным непечатным словцом.
Батарейный командир до того был растерян, что ни с того ни с сего брякнул вдруг невпопад: «Почту за особенное счастье, ваше Императорское величество».
Не к слову сказанная фраза произвела столь смехотворное действие на всех, и государь, долго силясь удержать себя от душившего его хохота, отворачивался от присутствующих. Все окружавшие его, глядя на него, засмеялись также, и только одному виновнику, вызвавшему такое настроение у всех, было не до смеха: его нашли без чувств у злополучного орудия…
Реформы Николая I
Показания декабристов, данные во время следствия, открыли перед Николаем широкую панораму российской жизни со всеми ее неустройствами. Он приказал составить свод из этих показаний, держал его в своем кабинете и часто к нему обращался. Многое из того, о чем говорили декабристы, ему приходилось признать справедливым.
Вскоре после воцарения Николай удалил Аракчеева. Это, однако, не означало конец аракчеевщины. Многие люди, выдвинутые Аракчеевым, оставались при должностях и пользовались доверием Николая. Аракчеевские традиции были сильны до конца его царствования.
Тем не менее в первые годы правления в числе ближайших сподвижников Николая оказался ряд крупных государственных деятелей. Это прежде всего М.М. Сперанский, П.Д. Киселев и Е.Ф. Канкрин. С ними связаны главные достижения николаевского царствования.
Оставив мечты о конституции, Сперанский теперь стремился к наведению порядка в управлении, не выходя за рамки самодержавного строя. Он считал, что эту задачу невозможно решить без четко составленных законов. Со времени Соборного уложения 1649 г . накопились тысячи манифестов, указов и «положений», которые друг друга дополняли, отменяли, противоречили один другому. Отсутствие свода действующих законов затрудняло деятельность правительства, создавало почву для злоупотреблений чиновников.
По распоряжению Николая работы по составлению Свода законов были поручены группе специалистов под руководством Сперанского. Прежде всего были выявлены в архивах и расположены по хронологии все законы, принятые после 1649 г . Они были опубликованы в 51 томе «Полного собрания законов Российской империи».
Затем началась более сложная часть работы: были отобраны, расположены по определенной схеме и отредактированы все действующие законы. Иногда действующих законов не хватало для заполнения схемы, и Сперанскому с помощниками приходилось «дописывать» закон, на основании норм зарубежного права. К концу 1832 г . закончилась подготовка всех 15 томов «Свода законов Российской империи». «Император всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный, — гласила статья 1 «Свода законов». — Повиноваться верховной его власти не токмо за страх, но и за совесть Сам БОГ повелевает».
19 января 1833 г . «Свод законов» был одобрен Государственным советом. Николай I, присутствовавший на заседании, снял с себя орден Андрея Первозванного и возложил его на Сперанского. Таков был путь этого крупнейшего государственного деятеля. Начинал он с конституционных проектов, которые теперь пылились в архивах. Закончил — составлением «Свода законов» самодержавного государства.
В первые годы своего царствования Николай I не придавал большого значения крестьянскому вопросу. Постепенно, однако, царь и его ближайшее окружение приходили к мысли, что крепостное правотаит в себе опасность новой пугачевщины, что оно задерживает развитие производительных сил страны и ставит ее в невыгодное положение перед другими странами — в том числе и в военном отношении.
Разрешение крестьянского вопроса предполагалось вести постепенно и осторожно, рядом частичных реформ. Первым Шагом в этом направлении должна была стать реформа управления государственной деревней. В 1837 г . было создано Министерство государственных имуществ, которое возглавил П.Д. Киселев. Это был боевой генерал и деятельный администратор с широким кругозором. В свое время он подавал Александру I записку о постепенной отмене крепостного права. В 1837—1841 гг. Киселев добился проведения ряда мер, в результате которых удалось упорядочить управление государственными крестьянами. В их деревнях стали открываться школы, больницы, ветеринарные пункты. Малоземельные сельские общества переселялись в другие губернии на свободные земли.
Особое внимание киселевское министерство уделяло поднятию агротехнического уровня крестьянского земледелия. Широко внедрялась посадка картофеля. Местные чиновники принудительно выделяли из крестьянского надела лучшие земли, заставляли крестьян сообща сажать там картофель, а урожай изымали и распределяли по своему усмотрению, иногда даже увозили в другие места. Это называлось «общественной запашкой», призванной страховать население на случай неурожая. Крестьяне же увидели в этом попытку внедрить казенную барщину. По государственным деревням в 1840— 1844 гг. прокатилась волна «картофельных бунтов».
Помещики тоже были недовольны реформой Киселева. Они опасались, что попытки улучшить быт государственных крестьян усилят тяготение их крепостных к переходу в казенное ведомство. Еще большее недовольство помещиков вызывали дальнейшие планы Киселева. Он намеревался провести личное освобождение крестьян от крепостной зависимости, выделить им небольшие земельные наделы я точно определить размер барщины и оброка.
Недовольство помещиков и «картофельные бунты» вызвали в правительстве опасение, что с началом отмены крепостного права придут в движение все классы и сословия огромной страны. Именно роста общественного движения больше всего боялся Николай I. В 1842 г . на заседании Государственного совета он сказал: «Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным».
Реформа управления государственной деревней оказалась единственным значительным мероприятием в крестьянском вопросе за все 30-летнее царствование Николая I.
В 1825 г . внешний долг России достигал 102 млн. руб. серебром. Страна была наводнена бумажными ассигнациями, которые печатало правительство, пытаясь покрыть военные расходы и платежи по внешнему долгу. Стоимость бумажных денег неуклонно падала.
Незадолго до своей кончины Александр I назначил на пост министра финансов известного ученого-экономиста Егора Францевича Канкрина. Убежденный консерватор, Канкрин не ставил вопрос о глубоких социально-экономических реформах. Но он трезво оценивал возможности экономики крепостной России и считал, что правительство должно исходить именно из этих возможностей. Канкрин стремился ограничить государственные расходы, осторожно пользовался кредитом и придерживался системы протекционизма, облагая высокими пошлинами ввозимые в Россию товары. Это приносило доход государственной казне и защищало от конкуренции неокрепшую русскую промышленность.
Главной своей задачей Канкрнн считал упорядочение денежного обращения. В 1839 г . его основой стал серебряный рубль. Затем были выпущены кредитные билеты, которые можно было свободно обменивать на серебро. Канкрин следил, чтобы количество находившихся в обращении кредитных билетов в определенной пропорции соответствовало государственному запасу серебра (примерно шесть к одному).
Денежная реформа Канкрина (1839—1843) оказала благоприятное влияние на экономику России, способствовала росту торговли и промышленности. Кодификация законов, реформа управления государственными крестьянами и денежная реформа — таковы основные достижения николаевского царствования. С их помощью Николаю I к концу 30-х годов удалось укрепить свою Империю.
Миф о «железном здоровье» Николая I, сознательно им культивируемый, был настолько устойчив, что очень многие современники и потомки находились под его обаянием. На самом деле император был подвержен всем возрастным и сезонным заболеваниям. При этом следует иметь в виду, что за его здоровьем пристально следили придворные врачи, которые при малейшем недомогании появлялись с ним рядом. И Николай Павлович отнюдь не пренебрегал их помощью.
Говоря о заболеваниях императора, следует иметь в виду некоторые личностные особенности Николая Павловича, которые довольно четко разделяются на великокняжеский и императорский периоды. Так, будучи великим князем, Николай Павлович самым внимательным образом относился к лечению своих «болячек», безукоризненно выполняя все предписания врачей, не делая из своих недомоганий особой тайны.
Если перечислить недомогания Николая Павловича только за 1825 г., то картина будет следующей. В апреле был стандартный сезонный «набор» – простуда, на которую наложились привычные проблемы с пищеварением. В начале мая заболевание обостряется так, что врачи укладывают Николая Павловича в постель. В июне 1825 г. у великого князя появляется такой нарыв на боку, что он требовал ежедневных неоднократных перевязок. В сентябре 1825 г. у Николая Павловича – огромный нарыв на спине, который опять-таки требовал ежедневных перевязок. С конца сентября 1825 г. великий князь начинает почти ежедневно принимать серные ванны.
После 1825 г. император Николай I совершенно сознательно скрывал от окружающих свои недомогания, стараясь переносить их на ногах. Собственно, это и положило начало формированию мифа о «железном» здоровье императора.
Впрочем, император, жестко замкнув на себя огромный бюрократический механизм Российской империи, был буквально погребен валом самых разных дел, что неизбежно сказывалось на его здоровье, в том числе на психическом состоянии. Например, в мае 1838 г. Николай I писал князю А.Н. Голицыну: «Любезный княже, здравствуй. Я замучился от глупцов, от маневров, визитов, чмоков, одеванья, ужинов, дураков, умных людей, скучных, любезных и проч. и проч.».
В постель доктора могли уложить царя только тогда, когда ему было действительно очень плохо. Примечательно, что нежелание Николая I залеживаться в постели и «перемогаться» на ногах до последней возможности имело свое объяснение. Так, барон М.А. Корф упоминал, что в 1845 г. «государь говорил близким, что болезнь его непременно требовала бы лечь в постель. Но он не ложится единственно вследствие убеждения, что если ляжет раз, то, наверное, уже не встанет». Надо сказать, что легенда о том, что никто из Романовых не умрет в своей постели, бытовала в императорских резиденциях до начала XX в.
Великая княгиня Ольга Николаевна свидетельствовала, что когда у императора начинались головные боли, то в его кабинет ставилась походная кровать, все шторы опускались, и он ложился, прикрытый только шинелью. При этом никто не смел войти в кабинет императора. Как правило, приступ длился «12 часов подряд». После того как приступ проходил, «он вновь появлялся, только по его бледности видно было, как он страдал, т.к. жаловаться было не в его характере».
Возвращаясь к периоду жизни «до 1825 года», повторю, что великий князь был по возрасту здоров, но с возрастом «болячки», конечно, накапливались. В числе постоянных заболеваний можно упомянуть сильные головные боли, беспокоившие Николая Павловича с молодых лет. Периодически он жаловался на боли в сердце, носовое кровотечение и запоры. Часто головная боль соединялась со рвотой и болями в сердце.
Как и все, Николай Павлович был подвержен сезонным простудам, которые переносил довольно тяжело. Например, в мае 1823 г. такая болезнь началась с того, что он заметил, что у него «болят глаза» (1 мая 1823). На следующий день он почувствовал себя в Зимнем дворце настолько плохо, что его осмотрел домашний врач Александра I – Я.В. Виллие, отправивший великого князя домой, в Аничков дворец, где В.П. Крайтон поставил ему пиявки: «Мне почти что плохо, жена, к ней, лег… разделся, ножная ванна с горчицей в туалетной комнате моей жены, лег в отдельную постель, затем лекарство, потом потел» (2 мая 1823). Великий князь проболел еще три дня, при этом рядом с ним постоянно находились три врача: лейб-медики Я.В. Виллие, Я.И. Лейтен и домашний врач В.П. Крайтон.
Жизнь Николая I «после 1825 года» зафиксирована в различных мемуарах и эпистолярных источниках. В них рассеяно множество упоминаний о его «взрослых» недомоганиях. В 1844 г. Николай I посетил Англию. Внимательная королева Виктория отмечала, что царь страдал приливами и отливами крови к голове, связанными, как можно предположить, с перепадами кровяного давления. В 1847 г. в документах лечащих врачей встречаются упоминания о головокружениях и «приливах крови». По мнению современных исследователей, возможно, это было проявлением вегетососудистой дистонии (нарушением мышечной регуляции сосудистой стенки). Кроме этого, в связи с расстройством вестибулярного аппарата император плохо переносил медленную езду по ухабистым дорогам, тогда у него начинались головокружения, а иногда и рвота. На море он жестоко страдал от морской болезни. В 1849 г., поскольку у него болела голова, ему ставили «рожки», то есть пиявки.
С середины 1840-х гг. царя начали беспокоить приступы подагры. В документах с 1847 г. зафиксированы сведения о «болезненности и опухании суставов», серьезные приступы появились с 1849 г. Например, 18 октября 1849 г. Николай Павлович жаловался барону М.А. Корфу, что «начинает чувствовать припадки подагры, прежде совершенно ему незнакомой, и которая на днях ночью так ущипнула его за ногу, что он, проснувшись, вскочил с постели». Хорошо информированный начальник штаба Отдельного корпуса жандармов и одновременно управляющий III Отделением Л В. Дубельт записал в дневнике в январе 1854 г.: «Его Величество страдает ногою и лежит в постели. Мандт говорит, что у него рожа, а другие утверждают, что это подагра». Через неделю Дубельт отмечал, что болезнь пошла на убыль и царь уже прогуливается.
В последние годы жизни Николай Павлович, видимо, страдал остеохондрозом. У него периодически болела спина. В воспоминаниях фрейлины А.Ф. Тютчевой упоминается ее разговор с Николаем Павловичем, состоявшийся в декабре 1854 г.: «Он подошел ко мне и спросил, почему вид у меня больной. Я ответила, что у меня болит спина. „У меня тоже, – сказал он, – для лечения я растираю себе спину льдом и советую вам делать то же“».
Таким образом, Николай I болел так же часто, как и все обычные люди, обладающие крепким здоровьем. Его не обходили ни сезонные, ни возрастные заболевания, но говорить о каких-либо хронических болезнях по отношению к Николаю Павловичу не приходится.
При этом распространенный миф о «железном здоровье» Николая I является результатом его сознательных усилий, вписывавшихся в общий «сценарий власти» харизматичного императора.
27 ноября (9 декабря), если память мне не изменяет, было опять молебствие в церкви Зимнего дворца. Императрица-мать, великий князь Николай, его супруга и я стояли одни в особом помещении, отделенном от остального пространства церкви.
Императрица и великая княгиня стояли лицом к алтарю, великий князь прислонился спиной к стеклянной входной двери, я стоял против него и сквозь дверь глядел в коридор, которым церковь соединяется с дворцовыми покоями.
Молебен кончился, когда я увидел в коридоре военного губернатора графа Милорадовича, бледного и смущенного. Он кивнул мне головой. Я тотчас вынул носовой платок из кармана, сделал вид, будто у меня пошла носом кровь из носу, и направляясь к выходу тихонько тронул великого князя. Он быстро повернулся, заметил Милорадовича, опрометью выбежал из церкви и вместе с ним исчез.
Чувствуя боль в ноге, я не мог поспеть за ними, но, когда дошел до третьей комнаты, великий князь встретил меня восклицанием: «Все погибло!».
Он плакал, держа в руке письмо. С ним был граф Милорадович, генерал Шульгин и фельдъегерь, привезший известие о кончине государя, последовавшей 19 ноября в Таганроге.
Пораженный скорбью, великий князь сжал меня в своих объятиях и заклинал, чтоб я взялся передать ужасное известие тетушке, но я чувствовал себя не в состоянии исполнить это поручение.
Когда я добрался назад в ризницу, в ней было уже множество людей. Императрица стояла на коленях и судорожно ломала себе руки. Опередивший меня великий князь бросился к ногам ее. Она обняла его, и тут только потоки слез хлынули из глаз ее. Все присутствующие были вне себя. Выражение ужаса было написано на их лицах.
Дверь в ризнице раскрыли, можно сказать силою, и императорская моленная переполнилась. К императрице приблизился священник и дал ей поцеловать крест. Картина была потрясающая. Я сам находился под впечатлением ужаса и скорби.
Вместе с великим князем я помог тетушке подняться на ноги. Она оперлась на меня, как вдруг великий князь повлек меня от нее прочь, сказав: «Идем присягать!».
Он взял меня за руку и длинным рядом комнат привел в противоположный конец здания, в другую дворцовую церковь. Священник прочел что то, и великий князь занес свое имя в книгу, где была написана присяга Константину Первому. Я подписался вслед за великим князем, и потом стали подходить и подписываться все, кто был в церкви.
…
Николай Павлович замечая, что двор склонен в его пользу, тем настойчивее торопил присягою Константину тех лиц и те учреждения, которые еще не приносили оной.
До сих пор я сообщал, что сам видел. В дальнейшем изложении мне придется для полноты рассказа передавать и то, что мною слышано от других, и таким образом я уже не могу поручится за строгую точность передаваемого.
В то время затруднительность положения была еще совершенно мне неизвестна. Я подозревал в Константине Павловиче нежелание царствовать, но об его отречении я ничего не ведал.
В тот же день узнал я, не от тетушки и не от великого князя, а от некоторых сановников, что в Государственном совете недовольны поспешностью принятия присяги и что члены его заявили Николаю Павловичу о существовании акта, которым великий князь Константин отрекся от наследия, кроме того есть манифест покойного государя, подписанный 16 августа 1823 года и на основании отречения Константина предоставляющий наследие великому князю Николаю и что поэтому принадлежность престола сему последнему находится вне всякого сомнения.
Великий князь возражал на это, что он не примет правления, пока старший брат не возобновит своего отречения, и в подтверждение слов своих распорядился о немедленном продолжении присяги, которая скоро и была принесена во всех министерствах, войсках и других учреждениях, несмотря на то, что в Государственном совете и, как сказывали мне, даже в Сенате было говорено, что Николай Павлович, в качестве великого князя, никем не уполномочен к такому распоряжению.
Течение делопроизводства по всем ведомствам направилось в Варшаву.
Нет сомнения, что поспешность эта была внушена великому князю его благородным сердцем. Я сам в то время считал это распоряжение вполне естественным и достойным похвалы, так как можно было предполагать, что в 1822 году Константин Павлович подписал отречение лишь для того, чтобы получить согласие на свой брак. Теперь я, конечно, не разделяю этого предположения, но оно могло прийти на мысль Николаю Павловичу и возвышает нравственную цену его тогдашних действий.
При других обстоятельствах, разумеется, было бы лучше всего немедленно объяснить народу истинное положение дел, и объявить, что будет установлено временное правительство, покамест Константин Павлович не выскажет своего решения. Говорят, что такая мера и была предложена, но ее отвергли, потому что Николай не желал, чтобы законный, по его мнению, государь поставлен был в необходимость считать себя чем-либо ему обязанным, тогда как он исполнил только свой долг.
…
Тогда опасались таким оповещением поставить Константина Павловича в неловкое положение перед народом, но ввиду общего государственного блага следовало жертвовать этим соображением.
«Для меня все же оставалось неясным, как великий князь, если его уже поставили в известность об отказе старшего брата в его пользу, позволил увлечь себя чувству и принял так поспешно решение, последствий которого ему нельзя было избежать.
В самом деле, в том вероятном случае, что Константин будет упорствовать в своем заявленном уже однажды намерении, должно было получится некоторое противоречие, и благодаря ему последовать новая присяга.
Для выполнения только формальности, или, лучше сказать, для комедии, дело казалось мне слишком серьезным, к тому же это не отвечало прямому характеру великого князя.
Если бы даже допустить, что он ничего не знал об имевшемся соглашении, то о нем была осведомлена императрица-мать, которая сама 22 февраля 1822 года дала согласие на желание Константина, и ее долгом было поставить в известность великого князя Николая.
Как бы то ни было, но, во всяком случае мне, представляется большой ошибкой со стороны покойного императора, что он не сообщил тотчас же во всеобщее сведение об обстоятельствах престолонаследия.
С наследованием государей не поступают так, как с частным завещанием. Что же касается тонких возражений против предустановленного наследования, которые можно было бы привести, они не могли бы поколебать моего убеждения, что каждое такое мелочное соображение должно быть подчинено интересам государства.
При спокойном размышлении линия поведения должна бы была быть совершенно проста: Государственный совет предъявляет великому Князю Николаю акт отречения Константина, и Николай принимает власть с условием повторного обращения к законному наследнику престола с просьбою, чтобы он отказался от своего прежнего решения и занял принадлежащее ему по праву место.
До решения этого вопроса великий князь Николай председательствует в Государственном совете и принимает меры к поддержанию спокойствия и к полному опубликованию имеющих отношение к вопросу о престолонаследие актов.
О том, какие важные побочные соображения заставили хранить то полное молчание, которое мы наблюдали, я не могу судить.
Я не могу решить, насколько это было правильно, но только позволю себе заметить: даже для меня, близкого, находящегося здесь родственника, на верность и преданность которого можно было рассчитывать больше, чем относительно кого-либо другого, даже для меня делали строгую тайну из всего хода дела.
И только поэтому во мне зародилось подозрение относительно правильности этой процедуры, и еще в большей степени должно было разделять это подозрение все общество».
«Немногие говорили со мной доверчиво, но под строгою тайной: им казалось, что они угадывают план императрицы-матери захватить управление государством. При одной этой мысли меня охватил сильнейший ужас, и я воскликнул:
- Это невозможно!
- А если бы это случилось, - ответил на мои слова один из собеседников, - что бы вы стали делать?
- Идти против своей собственной благодетельницы, как это требует долг! – был мой немедленный ответ. По моему убеждению, было бы несчастьем, если бы теперь Константин стал у власти, но всякая интрига против того, кто имеет на то неоспоримое право, есть и останется преступлением и никогда и ни в коем случае не может быть одобрена мною.
- Однако бывают обстоятельства, - продолжал он, - которые то, что кажется неправым, могут сделать правым и справедливым. Если бы великий князь Константин продолжал настаивать на своем отречении, а оба молодых князя {Николай и Михаил} отреклись бы временно в пользу матери, разве не было бы в порядке вещей ее вступление на престол? Русские любят правление женщин.
То, что мне сообщили как предположение и в порядке строгой тайны, при той настороженности, какую императрица проявила в отношениях со мной, показалось мне правдоподобным. Вскоре мой дядя, герцог Александр Вюртембергский, передал мне это как вполне достоверную, по его мнению, вещь.
Я был весьма поражен, и на следующее утро, когда меня посетила императрица, я попробовал открыть ее замыслы, задав ей вопрос:
- Не следует ли опасаться, что моя тетушка может погубить себя?
- Как так? – спросила императрица.
- Я думаю так, - сказал я, - только потому, что вы держите передо мной завесу, благодаря которой я ничего на свете не разбираю.
- Мы еще далеки от конца, мой друг, - сказала ласково императрица, - ты скоро все узнаешь.»
Сохранилось предание, что Николай I обдумывал, не стоит ли упразднить эту букву, но был остановлен замечанием Греча, ответившего на его вопрос о назначении буквы: «Это знак отличия грамотных от неграмотных»[11].
Критически настроенный по отношению к Николаю I эмигрант И. Г. Головин писал в 1845 году: «Он [Николай I] настолько неграмотен, что пишет „мне“ без ятя. Это равносильно тому, чтобы писать по-французски Nicolas без s. Поразительно, что ни один русский автор не вздумал до сих пор отменить эту злосчастную букву для того хотя бы, чтобы засвидетельствовать своё почтение государю»[12].