кщееш: Все сообщения за 21 Мая 2006 года

israelu +
за ... за живую душу.

•  инфо
•  инструменты
• Ответить на сообщение

Визига
Люди думают что я все время говорю правду. Я говорю ее убедительно с подробностями и постоянно боюсь что мне не поверят. Может от этого, а может нет, верят мне редко, одновременно зная, что я не вру. Это странный парадокс, с которым я уже вроде давно смирился. Парадокс это еще глубже, поскольку в действительности все что я говорю – неправда. Это сложно только на первый взгляд.
Недавно под вечер услышал фразу, которую одна грустная девушка сказала необычно печальному Филлипу.
Филипп, как всегда не делал того, что делать было надо. Надо было идти хоронить тетку. А он, пропьянствовав всю ночь, под утро заснул и не пошел на похороны. Такое с ним постоянно. Он чувствует себя виноватым и оттого печален. Он спросил девушку, что она будет делать сегодня вечером. Грустная девушка ответила: «Пойду в гастроном, куплю себе Вуди Алена.» - А.. сказал Филипп. А я подумал: « Какая странная фраза.» Мне она показалась красивой. На улице шел дождь, а мы чистили небольшого осетра. Точнее чистил я, поскольку с детства умею это делать, а они смотрели. Там есть свои хитрости. У осетра надо отрезать голову, потом аккуратно надрезать по кругу хвост а осторожно, так чтобы не порвалась вытягивать визигу –спинной мозг…
Шел дождь, а он был вонючий и мелкий. Я поймал его, возвращаясь из самоволки, вдоль засыпанного всяким строительным мусором забора части. Он был вонючий и мелкий, может даже не ростом, а как-то вообще. Шел дождь, а он был омерзительный. Настолько, что я даже не ударил его. И даже мне не пришло это в голову. Я перелез прямо напротив контейнера из которого он воровал стекла. Или стекло. Скорее даже одно стекло, поскольку они были большие, оконные. Их очень неудобно носить одному. В пятиэтажном штабе шел ремонт, как всегда выполняемый солдатами хоз.роты. Они уже раздолбили четыре этажа из пяти, наступала зима и нужно было вставить стекла, чтобы штаб, все его офицеры, вольнонаемные женщины и трубы отопления не разорвались от холода. Весь внутренний двор, закрытый от города высоким забором был перекопан и мок под дождем, раскисая в глиняную жижу, по которой было нельзя ходить. Ходили по брошенным на жижу горбылям- доскам.
Я был довольный, девятнадцатилетний солдат, возвращающийся из самоволки, а он был вонючий и мелкий – он не сопротивляясь даже в мыслях побрел за мной по доскам к черному ходу. Было дождливо и тихо, день был выходной и во всем здании штаба было тихо. Где-то должен был бродить дежурный офицер – полковник Ниязов. Нервный человек с двумя дочками, больными сахарным диабетом. Я хотел довести ему этого омерзительного, вонючего и мелкого, давно сломавшегося человека.
-Стекла воруешь. – спрашивать было нечего- и так было ясно. Он опустил руки, сжался, словно ожидая удара или даже точно зная, что будут бить. Никто его не бил.
-Пойдем – честно говоря он даже не стоил внимания и не получил его. Я шел впереди по доскам, а он хлюпал сзади меня шагах в трех. Вонючий и маленький, он очень напоминал зеков, которых мы периодически вынуждены были ловить и ловили с азартом и злостью, поскольку они бежали и иногда убивали таких же как мы солдат. Таких случаев было немало. Тремя месяцами раньше зарезали Степу – алкоголика, не гнушавшегося даже употреблением гуталина, предварительно выпаренного на батарее через хлебную булку. Зарезали прямо в моей гражданке, в которой он ходил на задание.
Мы огибали по доскам длинное здание штаба и уже была видна дверь прямо через порог которой лежали все те же доски. Пахло дождем и пиленым деревом.
Я посмотрел на окна – в ближайшем ко мне оказалось лицо смешного и шепелявого Полосатого тигренка – крошечного солдата из каких-то сильно южных республик. Тигренок был злой и смешливый солдатик, очень плохо говоривший и по-русски и по своему, поскольку в его речи дефектов было больше чем понятных звуков. Тигренок был бел лицом, словно измазан в штукатурке с растеряно раскрытым ртом и вытаращенными глазами, смотрящими на что-то сзади меня.
Тот был вонючий и мелкий, и вообще не стоил внимания. И надо было наверно дать ему украсть это вонючее стекло, которых билось каждый день, тем же тигренком без счета, надо было просто не обращать на него внимания.
Он ударил меня ножом в правый бок. Длинным столовым, абсолютно новым столовым ножом с деревянной ручкой и желтыми клепками. В 40 копеек ценой и плохо хромированным лезвием.
Он не видел Тигренка в окне, шел сзади меня, а я был идиот. Надо было врезать ему по зубам прямо там, у контейнера. Врезать за то, что он такая опустившаяся мразь и за то, что три месяца назад зарезали Степку, такие же синяки, наверное, как и он сам. Мне было жалко его. Шел дождь, а он мало чем отличался от грязи во дворе. От куч глины, навороченной экскаваторами при прокладке новых труб и кабелей, от мокрой и приставучей строительной пыли, от всего этого хлама.
Он ударил меня ножом, а я даже не успев испугаться, увернулся. Он был вонючий и мелкий, и мокрый и умер сразу, как только воткнулся головой в какой-то угол, об который я стукнул его головой, держа за шею.
Он стоял у угла, прямо с ножом в руке. Я держал его за шею и чувствовал что он умер. У меня под пальцами по его шее, ходила судорга. Такая же как у безголового осетра, когда из него тащут визигу – спинной мозг. Вся тушка осетра в этот момент дергается по мере вытаскивания визиги.
Тигренка невозможно было понять, когда он говорит, но в штабе его держали за то что он умел все. Вставлять стекла, штробить стены, чинить унитазы, класть плитку, водить экскаватор.
Тигренок завел экскаватор и сбросил на труп кучу мокрой глины, засыпая одновременно котлован в котором лежали новые трубы. Он сидел в экскаваторе, дергал рычаги а лицо его оказывается действительно было осыпано штукатуркой и сам он был весь белый. В выходной в штабе работал, наверное, только он.
Я стоял у стены и меня не очень сильно потряхивало. Проходил адреналин и бешенство с которым я воткнул в угол Того лбом.
Во двор вышел разбуженный полковник Ниязов, позвал Тигренка, спросил его зачем он вдруг стал закапывать котлован. Тигренок, с расплывающейся под дождем штукатуркой на голове что-то ему пытался объяснить, как всегда нервничая от людского непонимания. Я молчал. Ниязов посмотрел на нас как на идиотов и ушел обратно в черную дверь. Внизу из под кучи только что брошенной на трубы глины торчал ботинок. Тигренок попинал ногами отвал и ботинок пропал под осыпавшемся мокрым строительным мусором.
Я хорошо помню этот ботинок, но совсем не помню кто сбросил Того – вонючего и мелкого в котлован. Наверное, Тигренок. Это вылетело из памяти напрочь.
Печальный Филипп разговаривал с грустной девушкой, а я чистил осетра. Придерживая левой рукой уже безголовую тушку, я тащил правой визигу. Она вытягивалась хорошо и по мере того как она выходила из рыбы, под пальцами трясло мелкой дрожью. Шел дождь. Когда чистишь рыбу и идет дождь, и кто-то болтает рядом, хорошо думать о странности слов. Можно ли вообще рассказать словами что-то и не соврать?

•  инфо
•  инструменты
• Ответить на сообщение