Naib>> Лысенко попался на ловушку фенотипической изменчивости. энди> НУ какое фенотипическая изменчивость? житие мое? Лысенко это был просто тупой неграмотный чучмек который волею судеб наших скорбных стал главным по сельхоз наукам .Погубил кучу людей и потратил дохренища государев денег без всякого результата а точнее даже с антирезультатом. Особенно обидно, что эта полуграмотная мразотина рулила в Одесском Селекционном институте.
В следующем году Лысенко получил должность директора, после чего институт окончательно превратился в одну из главных площадок по реализации его идей (в составленной в Одесском обкоме партии в 1935 году докладной записке «О состоянии и работе Селекционно-генетического института» его работа при Сапегине была раскритикована как неэффективная и основанная на традициях «буржуазной агробиологической науки»)
С 1948 года по 1964 год институт носил имя Т. Д. Лысенко[3].
В 1965 году после падения Лысенко работа института была подвергнута резкой критике комиссией ВАСХНИЛ с академиком Н. А. Майсуряном.
Восстановление позиций института как одного ведущих центров генетики и селекции в СССР было связано с именем А. А. Созинова, в 1966 году ставшего заместителем директора по научной работе. В 1971—1978 годах А. А. Созинов был директором института
Т.е., только после того, как его размазали, институт стал заниматься чем-то полезным)) Вообще, в Союзе такое, судя по всему, было не редкостью, кукурузу на снегу растить и прочие "перегибы":
– Ага, – сказал декан, пристально глядя на мою руку. – Вы изобретатели скоростной сеялки?
Я поспешно спрятал руку за спину. Мне вдруг стало стыдно, что на ней всего пять пальцев, а не шесть или семь.
– Ну, какие мы изобретатели…
Декан отвернулся и стал смотреть в окно. Так прошло с полчаса. Ноги у меня затекли, так как стоять на коричневом льду неподвижно было тяжело; мои подошвы неожиданно разъехались, и я плюхнулся на диван. Тина хихикнула.
Глыбка, наконец, повернулся к нам. Взгляд у него был отсутствующий.
– Сачкуем? – спросил он скучным голосом. – Устраняемся от трудностей? Клопов давим? Мух ловим? Сельхозпрогресс на самотек пускаем? Честь института оплевываем? Народными тыщами на ветер сорим?
Мы молчали.
– Очки втираем? – продолжал Наум Захарович так же без всякого выражения, только глаза его пылали. – Кому пытаетесь втереть? Мне? Черта с два вам это удастся. Ишь какие умные – взяли типовую сеялку, поставили на ней две шестеренки и пытаетесь защищать диплом. Не выйдет.
– Но Кретов сказал…
– Кретов, Кретов, – вздохнул Глыбка и опять стал смотреть в окно. – Что он смыслит в сельском хозяйстве?
– Но ведь двадцать километров! – пытался настаивать Ким. – Это значительно больше, чем восемь – скорость посевного агрегата сейчас…
Глыбка резко обернулся.
– Ну и что? Кого это удивит? Что перевернет? Кого разоблачит, что развенчает? А? Я вас спрашиваю! Настоящий ученый не должен копаться в мелочах. Пусть это делают ремесленники. Настоящий ученый должен переворачивать, низвергать, будоражить! Только тогда он двинет вперед прогресс! Вот если бы вы мне сказали, что сможете сеять со скоростью триста, пятьсот километров, – это да!
– Тогда это будет не сеялка, а самолет, – сказал я.
Потом я много раз ругал себя за эту фразу. Мне не надо было ее говорить. Может, тогда все пошло бы по-иному, вся моя жизнь…
Глаза Наума Захаровича вспыхнули так, что в них больно стало смотреть. Даже гипсовая девушка испугалась и выронила из корзины цветок. Глыбка схватил его, быстро повыдергал лепестки, поднес к глазам и бросил.
– Летающая сеялка, – пробормотал он, – да… по бокам крылья…
Декан заметался по комнате, сокрушая все на своем пути. Развевающаяся пола его пиджака зацепила скульптуру, и девушка с корзиной упала на пол. Но Глыбка этого даже не заметил.
– Летающий культиватор… – говорил он все громче и громче. – Летающий плуг!.. Мы перевернем сельхознауку! Мы создадим эскадрильи сельхозмашин! – Декан уже вдохновенно кричал: – Эскадрилья культиваторов! Пахота на бреющем полете! А? Звучит? Завтра же приступим! Нет, зачем завтра? Сейчас! Где Кретов?
Д. Дубровин, Грибы на асфальте.