"Формирование новой социальной реальности_технологические вызовы"(ИМЭМО-2019)
В исследовании компании McKinsey Global Institute, «Рынок труда, который
работает: соединяя талант и возможности в цифровую эпоху», проведенном в целом
ряде развитых стран, приводятся данные, согласно которым
именно в 10-е годы
текущего столетия доходы граждан начали падать, причем, прежде всего, у средних
классов. Но даже те, у кого доходы не сократились, признавали, что их дети,
очевидно, будут жить хуже своих родителей и связывали эту ситуацию с
ухудшением конъюнктуры на рынке труда1. Проблема сокращения потребительского
спроса становится сегодня важнейшей из экономических проблем и обусловлена
она, прежде всего, процессами, происходящими на рынке труда. Ухудшение
ситуации здесь ведет и к ухудшению ситуации в социальной сфере в целом.
Дело в том, что
социальная политика индустриальной эпохи базируется на
двух «китах»: постоянном экономическом росте и растущей, практически полной
занятости, она тесно «привязана» к трудовой деятельности человека. Как только
глобальный рынок натолкнулся на физические пределы своего расширения,
основной механизм экономического развития – конкуренция – з
аставил субъектов
рынка, подчиняясь неумолимым законам, искать любые способы сокращения
издержек. И таким способом стала тотальная автоматизация и роботизация
производства, ведущая к сокращению спроса на труд. В итоге сегодня мы
наблюдаем процесс размывания прежних основ солидарности общества.
Индустриальная эпоха подарила нам крайнюю форму во многом вынужденной
солидарности через занятость. Труд становился все более раздробленным
функционально, но одновременно требующим взаимодействия значительного числа
людей. Человек мог существовать, только вписываясь в цепочки создания
стоимости, становящиеся все более «длинными» в условиях углубления разделения
труда. Солидарность в этих условиях означала, прежде всего, совместную
ответственность бизнеса и государства за социальное благополучие человека.
В условиях цифровизации экономики «кооперативных» рабочих мест
становится меньше, «раздробленность в рамках кооперации» все в большей
степени передается на откуп роботам, автоматам и алгоритмам, людям остается
самая настоящая раздробленность и полная индивидуализация (анонимность)
общественных отношений в сфере труда (формируя, кстати, запрос на новую
солидарность 2 ). При этом не сбываются и прогнозы, рисовавшие общество
будущего, как общество «за рамками труда»3. «Безлюдность» высокотехнологичной
экономики на деле обернулась ликвидацией индустриальных форматов труда,
однако работать люди не перестали. Напротив, мы наблюдаем сохранение
достаточно высокого спроса на работу в условиях невозможности для государства
наращивать социальные расходы.
В новых условиях большая часть населения
продолжает трудиться, но качество этого труда кардинальным образом отличается
от труда индустриального, работа становится эпизодической, а занятость –
негарантированной, низкооплачиваемой, без социальной составляющей. В каком-то
смысле происходит ее архаизация на новой технологической основе и эти процессы
можно отчасти наблюдать на макроэкономическом уровне в изменении структуры
занятости населения.
У государства же находится все меньше денег, чтобы нивелировать с
помощью социальной политики риски для людей, оказавшихся вне формальных
рамок сферы труда. Если говорить о социальных последствиях происходящих
трансформаций, то, прежде всего, следует отметить процесс исчезновения среднего
класса, выполнявшего, по образному выражению Г.Г. Дилигенского, определенную
идеологическую функцию, заключавшуюся в «символизации некоей идеологической
альтернативы» раздираемому противоречиями антагонистическому обществу4.
Современное общество оказывается все менее эгалитарным. И это касается
сегодня не только доходов и даже не только заработной платы, но и качества
занятости – стабильности, социальных гарантий. Предложенная Г. Стэндингом
новая социальная структура постиндустриального общества достаточно адекватно
отразила происходящие перемены. Их осмысление позволило некоторым
исследователям предложить собственные подходы к вопросам стратификации
современного общества, положив в ее основу «не доход, образование и социальный
статус, а гарантии устойчивой трудовой занятости, наличие социальной
защищенности, сохранения профессиональной идентичности … и уверенность
в будущем»1. Возможно, такой подход имеет право на существование в условиях,
когда
стабильная, профессиональная занятость с имманентно присущими ей
социальными гарантиями становится постепенно не обыденностью, а привилегией.
Главной задачей социальной политики в этих условиях становится не столько
борьба с бедностью низших сегментов, сколько противодействие возможной
маргинализации и фрагментации средних классов, обеспечивающих легитимацию
сложившегося политического устройства современного мира. И если с первой
задачей общество уже научилось справляться, то вторая оказывается для него
совершенно новой. Сокращение социальных расходов при сложившихся механизмах
перераспределения доходов и уменьшающихся возможностях стимулирования
экономического роста в последние десятилетия вынуждает, уже не только ученых,
но и политиков говорить о необходимости «разделения ответственности»
(привлечение общества и самого человека к ответственности за социальное
благополучие последнего), создания «общества активного участия». Однако
практического воплощения эти идеи до настоящего времени не получили, если не
считать некоторых попыток Тони Блэра реформировать систему социального
обеспечения в 90-е годы прошлого века в соответствии с концепцией Э. Гидденса,
названной им «Третий путь». Однако эти меры выглядят, скорее, половинчатыми и
паллиативными.
... В развитых странах происходит наращивание долгов -
государственных, корпоративных, долгов домохозяйств, в развивающихся – прямое
сокращение средств, выделяемых на социальные расходы. Как заметил в своей
нашумевшей книге «Утопия для реалистов: Как построить идеальный мир» Рутгер
Брегман,
«наше долгое историческое путешествие по Стране изобилия подошло к
концу. Уже более 30 лет нам не становится лучше от роста, порой даже весьма
наоборот. Если мы хотим повысить качество нашей жизни, нам придется приняться
за поиски других способов и других мер»1.
...Исчерпание прежних механизмов экономического роста и легитимации власти,
проявили многие проблемы и дисбалансы сложившейся системы. В условиях, когда
ресурсы сокращаются, а инфраструктурных ограничений становится все больше,
особое значение приобретает эффективность и справедливость распределения
имеющихся в наличии средств, что в сложившихся обстоятельствах представляется
трудно разрешимой задачей. Весьма характерным в этом контексте выглядит слом
лево-правого политического спектра в большинстве развитых стран. Традиционные
партии не могут предложить эффективных средств борьбы с ухудшающейся
ситуацией, и на сцену все чаще выходят, так называемые «технические
правительства», призванные уже без мандата избирателей осуществлять крайне
непопулярные структурные реформы или партии, считавшиеся ранее
маргинальными и популистскими1.
Политики и эксперты заговорили о необходимости поиска новых принципов
организации социальной сферы. Много внимания этой проблематике уделяется в
аналитических докладах международных финансовых институтов. Подчеркивается,
что развитым странам необходимы масштабные реформы социальной сферы, а
странам, только приступающим к созданию систем социальной защиты и
совершенствованию трудового законодательства,
«следует разрабатывать их,
ориентируясь на рабочую среду XXI века, а не брать за образец то, что было
сделано в промышленно развитых странах при совершенно других условиях
трудовой деятельности»2.
(нет, ну каков намёк!!!)
В этой связи в современном политическом пространстве появилась идея
введения безусловного базового дохода (ББД), называемого также универсальный
базовый доход, безусловный основной доход. Устоявшегося, юридически точного
определения этого понятия не существует, как не выработано пока и
конвенциональных подходов к практической реализации очерченного пока только в
самых общих чертах замысла. На международной цифровой платформе, служащей
площадкой для обсуждения связанных с введением ББД вопросов, подчеркивается,
что он должен выплачиваться всем гражданам государства, независимо от их
социального статуса без каких-либо дополнительных условий 3 .
...
Постиндустриальное общество перестает быть эгалитарным, в нем
сокращаются возможности для характерной для общества индустриального
вертикальной социальной мобильности. И это является отражением более
общей
тенденции – поляризации современного общества и связанного с этим неравенства.
Причем неравенства, передающегося по наследству, поскольку, согласно
исследованиям ПРООН сегодня не только бедные, но и их дети имеют гораздо
меньше шансов получить хорошее образование и иметь хорошее здоровье1. Другие
исследования показывают, например, что дети из семей с низким доходом в десять
раз реже становятся изобретателями, чем дети из семей с высоким доходом2, что
также является косвенным свидетельством их худших шансов адаптироваться к
реалиям современной высокотехнологичной экономики. Названные проблемы
только углубляются по мере коммерциализации образования, призванной решить
проблему его падающей «эффективности».
...
До настоящего времени именно социальные обязательства, взятые на себя
национальными государствами, были и остаются фактором легитимации власти.
Этот путь, на который общество встало полтора столетия тому назад, оказался,
однако, весьма затратным. Более того,
поскольку улучшение социального
благополучия было обещано элитами в обмен на лояльность, то теперь, когда
пределы экономического роста начинают ограничивать общество потребления,
невыполнение обещаний воспринимается как нарушение общественного договора
со всеми вытекающими отсюда политическими последствиями. При этом
представления о новом «правильном», справедливом альтернативном
мироустройстве также пока не сложились. В этом смысле слова Фукуямы о
трагичности отсутствия конструктивного контрнарратива либеральной доктрине
кажутся вполне резонными.